Страшилка

Я не знал, что всё вот так будет.
Честно.
Просто он первый начал.
Я не хотел ничего делать. Просто чтобы он замолчал.
Про Лабубу нельзя так говорить.
У меня игрушка такая есть. Мама подарила, когда... ну, когда папа умер.
Она сказала:
— Он будет тебя охранять. У него зубы сильные, он плохие сны кусает.

Он фиолетовый. У него уши такие, длинные. И зубы. Но он добрый. Просто лицо у него смешное. Он ночью рядом сидит, я тогда не боюсь.
Я его люблю.
Он же как… ну, почти как человек.
Иногда даже как будто говорит мне.

Описание.
Помните легенду про «Шёпот Исла-Муэрте»?

В лабиринте теней прошлого, где правда погребена под слоями лжи и страха, Елена Варгас и Дэниэль Мартинес отправляются в опасное путешествие, чтобы разгадать зловещую тайну исчезновения отца Дэниэля. Их единственная нить — странно пахнущие страницы дневников, с обрывочными записями и загадочными изречениями, словно предсмертный шёпот человека, столкнувшегося с невыразимым ужасом.

Дэниэль, терзаемый чувством вины и жаждой справедливости, видит в этих клочках бумаги последнюю надежду на возвращение отца. Елена, его давний друг и верный союзник, с присущей ей проницательностью и аналитическим складом ума, помогает ему расшифровать скрытые послания, погребённые в хаотичном потоке мыслей.

"Самое страшное, что человек может сделать из зависти - это причинить вред другому, как физический, так и моральный, или даже разрушить его жизнь. Зависть может подтолкнуть к деструктивным действиям, направленным на снижение чужого благополучия или даже на уничтожение его достижений" - Лия задумчиво смотрела на монитор, перечитывая эти сухие, но точные строки.

Нет, она не может завидовать, наоборот, все в школе хотели бы оказаться на её месте. Лии было 16 лет, она словно экзотический цветок среди привычных вазонов с геранью. И дело было не только в безупречном стиле – хотя и в этом она знала толк, предпочитая нежные пастельные тона и струящиеся ткани, подчеркивавшие ее изящную фигуру. Ее красота была каким-то нежным, почти эфемерным сочетанием хрупкости и внутренней силы. Длинные, волнистые волосы цвета темного шоколада каскадом спускались до лопаток, обрамляя лицо с тонкими чертами и высокой линией скул. В ее больших, миндалевидных глазах, цвета морской волны, искрился ум и какая-то задумчивая глубина, словно в них отражались все прочитанные ею книги и осознанные истины. Ресницы густые и темные, словно взмах крыла бабочки, подчеркивали взгляд, делая его завораживающим. Её кожа была словно фарфор – светлая и гладкая, с легким румянцем на щеках, который появлялся от волнения или сосредоточенности. Тонкий, прямой носик и чувственные губы с нежно-розовым оттенком завершали ее образ ангела.

Он возник, как помеха в реальности.
Не бомж. Не актёр. Не пророк.
Словно вышел из чёрной монтажной — с табуретом, блокнотом и картонной табличкой:

КАСТИНГ НА РЕАЛЬНОСТЬ
Только лучшие попадут в следующий сезон.

Он не просил денег. Не искал внимания.
Он смотрел.
Щурился, будто сквозь линзу.
Как будто видел в тебе монтажные швы, обрезанные реплики, слабый сюжет.

Я жил вместе с котом. Черный, большой, с выщербленным ухом и равнодушным взглядом. Его звали Вальтер. Просто Вальтер, не в честь Скотта. Он был всем, что у меня осталось. Единственным существом, к которому у меня было хоть какое-то тёплое чувство. К людям я давно ничего не чувствовал. Они злые. Они предают, изменяют. Убивают. Разрушают чужие жизни.

Соседи — лишь шум, запахи дешёвого ужина, мешающие спокойно жить. Особенно семья этажом ниже. Мать и мальчик. Тимофей. Вечно кричащий, вечно стучащий, вечно лезущий ко мне по любой причине.
Сегодня на лестничной площадке он сказал мне это:
— Дядя Саша, смотри, у меня динозавр.
Я быстро открыл дверь, зашел в квартиру и закрыл ее, делая вид, что не слышу и не вижу.

Я не сразу стал убийцей. Убийцами не рождаются.
Сначала я просто жил. Учился меньше говорить. Учился молчать. Учился не слушать.

Мама говорила мне с детства. Не кричала, не оскорбляла. Она пользовалась словами, как скальпелем. Медленно. Без крови.
"Ты опять всё испортил".
"Никто тебя не полюбит таким".
"Смотри, как нормальные мужчины себя ведут".
Она никогда не поднимала на меня руку. Её фразы проникали в голову и оставались там навсегда.

Когда она умерла, я подумал, что теперь станет легче. Что её голос исчезнет из моей головы. Но он остался. Только начал звучать из других уст. Но я пытался жить дальше.

Допрос Алексея Петрова.
— Ты скажи мне, зачем ты их убил? Пять человек, и это только известные нам. Ты убивал женщин, детей, нормальных людей. Что с тобой? Почему? Ты больной? Или ты возомнил себя Богом? — сдерживаясь, чтобы не перейти на крик спросил следователь.
— Что со мной? — резко ответил Алексей, голос зазвучал громче. — Ты видел, как мать бьёт ребёнка? Как родители ломают жизни детям? Я не начал это, я лишь закончил. Если бы я не сделал этого, кто бы сделал? Кто бы остановил их? Полиция? Нет, конечно. Никто бы это не закончил! Никогда!
— Ты просто монстр! Ты играешь в Бога, решая, кому жить, а кому нет. С чего ты решил, что имеешь право решать чужие судьбы! С чего ты решил, что имеешь право отнимать чужие жизни!
— Монстр? — Алексей рассмеялся, но смех был горьким. — Ты не знаешь, что такое жить в постоянном страхе. Не видел, как мой брат плакал от побоев матери, не слышал, как она меня душила в три года, не видел, как мой друг пытался покончить с собой, потому что у него не было ни капли любви в доме. А теперь ты говоришь, что я монстр?

Он был экономистом. Точным, как смертный приговор.
Говорил в формулировках, будто печатал — аккуратно, без эмоций, с уверенным курсором в глазах.

Он всюду повторял одну мысль:
— Каждый человек, не приносящий пользы обществу, обязан платить за право жить.
— Инвалид — просто бесполезный.
— Интроверт — балласт.
— Никакой романтики. Только цифры. Ценность жизни можно вычислить.

Он называл это «Честной формулой жизни».
Предлагал ввести налог на ничтожность. Ставки — дифференцированные.
Без семьи — 10%. IQ ниже 90 — 12% налог. Без образования — 15%. Психические расстройства — 30%. Бедность? — Признак непригодности.
Гуманизм? — Убыточная идеология.

— Проходи, располагайся, — сказал Вадик, открывая дверь и с любезной улыбкой пропуская гостя.
— О, спасибо, — отозвался Толик, переступая порог.
— Не стесняйся, чувствуй себя как дома. Я сейчас — в туалет на минутку и вернусь.
Фраза — как салфетка в кафе: брошена автоматически. Без смысла, без чувства. Просто вежливость. Но не для него.

Толик снял кеды, поставил их у стены строго параллельно друг другу. Повесил куртку в шкаф, будто жил здесь. Телефон — на тумбочку. Медленно прошёлся по комнате, заглядывая в ящики и полки, будто проверяя, всё ли на месте. Всё казалось новым — но до странного знакомым. Даже запах: пыль, лёгкий дезодорант и одиночество.

— Пивасик? — вернувшись, предложил Вадик.
— Конечно. Холодное?
— Самое то.

Преступление произошло в одной из квартир жилого дома на улице ..., в микрорайоне, где каждое окно одинаковое, а подъезды пахнут краской и сыростью. Убитый — Артём Жижин, тридцатиоднолетний инженер-конструктор. Работа, жена, ипотека, белый Renault Logan — ничем не примечательный человек. Его обнаружили мёртвым на полу в зале, рядом с работающим телевизором.

Канал был настроен на «мёртвый эфир» — серый рябящий экран, производящий шум белого спектра. Тот самый, что напоминает хруст снега под ногами или гул в ушах перед обмороком.

Причиной смерти оказался удар в висок тяжёлой стеклянной пепельницей. Орудие лежало рядом. Следов борьбы не было. Квартира не взломана. Жена погибшего была дома. Она и вызвала полицию.