Он не молился – он шептал имена тех, кто сделал его таким.
Ночь висела над миром, словно прогнивший саван. Беззвездная, безлунная, лишь слабый отблеск багрового гнилья поднимался из болота Ушедших Душ. Там, где земля истекала жижей и вонью, стояла хижина, сколоченная из костей и гнилого дерева. Внутри мерцал огонь, отбрасывая пляшущие тени на стены, украшенные амулетами из человеческих волос и засушенных глаз.
В хижине сидел он – Старый Калека, чье имя давно было забыто, а память превратилась в паутину лжи и безумия. Его лицо, испещренное шрамами и язвами, напоминало карту ада. В дрожащих руках он держал чашу, сделанную из человеческого черепа, наполненную густой, черной жидкостью.
Ночь висела над миром, словно прогнивший саван. Беззвездная, безлунная, лишь слабый отблеск багрового гнилья поднимался из болота Ушедших Душ. Там, где земля истекала жижей и вонью, стояла хижина, сколоченная из костей и гнилого дерева. Внутри мерцал огонь, отбрасывая пляшущие тени на стены, украшенные амулетами из человеческих волос и засушенных глаз.
В хижине сидел он – Старый Калека, чье имя давно было забыто, а память превратилась в паутину лжи и безумия. Его лицо, испещренное шрамами и язвами, напоминало карту ада. В дрожащих руках он держал чашу, сделанную из человеческого черепа, наполненную густой, черной жидкостью.