1000 Причин стать убийцей - Все любят контролировать, да?

Спустя месяц я знал о ней почти всё. Что она паркуется так каждый раз — под углом, заезжая на бордюр. Что никогда не включает аварийку. Что не здоровается, даже если ты прямо смотришь ей в глаза. Что всегда курит после выхода из машины, делает три затяжки, гасит бычок об кирпич и только тогда идёт в дом. Ритуал. Как у актрисы, выходящей на сцену.

Я сделал больше пятидесяти фотографий её машины. Оставлял их в районных чатах, в сервисах для жалоб. Подписывал: "Снова наша звезда. Кто-нибудь может ей объяснить, как работает общество?". Но лайков было мало. Людям, по большому счёту, плевать.

Однажды я не выдержал.
Она припарковалась как всегда — через жопу. Я подошёл и сказал:
— Простите, вы мешаете другим водителям. Это уже не первый раз.
Она даже не притормозила.
— Не волнуйтесь, если что, вызовете эвакуатор. Все любят контролировать, да?
Улыбнулась.
Тонкая, режущая улыбка. Не кривая — уверенная. Как у той, кто знает, что она — в броне.
И пошла дальше.

С тех пор у меня началась бессонница. Я начал слышать, как она открывает и закрывает двери. Сколько шагов делает по лестнице. Как смеётся по телефону. Как хлопает дверцей машины. Я узнавал её даже по туфлям. Удар каблука — и у меня внутри всё замирало.

В середине декабря я получил письмо. Обычный белый конверт, без обратного адреса. Внутри — напечатанные фотографии. Мои фотографии. Те, что я выкладывал. На бумаге кто-то написал от руки фиолетовой ручкой: "Вы такой старательный. Даже жаль".

Меня затошнило. Я сел на пол и просидел так два часа, уставившись в окно.
Я не был охотником. Я был дичью. И она, эта женщина, наблюдала за мной всё это время.

*****

— Опять ты с этой машиной, — сказал мне Игорь, мой коллега.
— Это не просто машина. Это сигнал. Сигнал, что правила ничего не значат. Что если ты уверенная сучка, то можешь жить, как хочешь.
— Ты о ней говоришь чаще, чем о чём-либо другом.
— Потому что она — это ошибка в системе.

Но дело было не в системе.
И не в ней.
Когда мне было десять, мама купила новые туфли.
Чёрные, лакированные. С жёлтой пряжкой. Она ходила в них по паркету, и каждый шаг звенел в ушах. Она не просто шла — она чеканила. Вечером она сидела у зеркала и закуривала, не обращая на меня внимания. Я тогда кашлял, температура была, а она смотрела на себя в отражение и говорила:
— Ты мне всё портишь. Я должна была поехать в Киев. Ты родился, и всё пошло к чёрту.

Она тоже парковалась как хотела. Ставила чашку не на стол, а на край. Закрывала дверь в ванную локтем. Оставляла продукты на диване. Она не жила — она существовала в позе вызова.
Однажды я попытался ей сказать:
— Мам, ты ставишь машину не туда. Тебе штраф дадут.
Она посмотрела на меня, как на пустое место, и сказала:
— Ты не мужчина. Мужчины не нудят. Они делают.

Когда я увидел ту женщину — на парковке, в этих каблуках, в этой позе — у меня внутри щёлкнуло. Как будто кто-то снял пластырь, а под ним не кожа, а гной и ржавый гвоздь.
Она не была мамой.
Но была в точности такая же.
И мне хватило месяца, чтобы не выдержать.

*****

Я ждал её у машины.
Ранним утром. Был туман, слякоть. Она подошла, как всегда, не глядя по сторонам. Щёлкнула брелком.
Я подошёл сзади.
Острым, плотным, чётким движением — в шею. Один раз.
Без слов.
Без эмоций.
Она не закричала. Только удивлённо выдохнула. Как будто наконец поняла, что её спектакль — окончен.
Я сел рядом с её телом.
Машина по-прежнему стояла наперекос.
Кровь медленно впитывалась в ледяной асфальт.

На допросе я сказал:
— Я устал от хамства. Она парковалась, как королева. Мне хотелось справедливости.
Следователь кивнул. Всё было логично. Всё было объяснимо. Простой конфликт. Очередной городской психопат.

Но я знал.
Я убил её не за парковку.
Я убил её за то, что она напоминала мать.
За походку. За жест. За фразу.
За власть, которую она имела надо мной, не зная моего имени.

Сейчас я сижу в камере.
Молчаливый. Спокойный.
Иногда я слышу, как кто-то идёт по коридору. Каблуки. Лязг. Стук.
Иногда я вскакиваю, вжимаясь в стену. Но это уже не страх.
Это злость, что я убил только одну.
Ведь их — много.
Женщин, которые идут по жизни как по чужим спинам. Которые считают, что им можно всё. Которые ставят себя поперёк всех полос.

Я убил одну. Но хотел — сотню.
Потому что ни одна из них не извинилась.
Ни одна не сказала:
— Прости, я тебя задавила.

И теперь, когда я выйду...
Я просто буду искать по парковкам.
Смотреть, как они ставят машины.
Слушать, как стучат каблуки.
И ждать.
Когда одна из них слишком напомнит мне её.