Страшилка

Вонь стояла неимоверная. Смесь гнили и мочи, от которой передёргивало. Игорь поморщился, стараясь дышать через рот. Хуже всего было то, что он уже привыкал. Чёртов подвал стал его домом, клеткой, могилой – всем сразу.

Три недели назад всё было иначе. Обычный кишинёвский вечер, пиво с друзьями в «Ла Плэчинте», разговоры о бабах и ценах на газ. Потом – темнота, удар по голове и вот это. Подвал.

Он огляделся. Полумрак, сырые стены, поросшие плесенью. В углу – ржавая труба, к которой он прикован цепью. Больше ничего. Кроме Него.

Он всегда был там, в тени. Сначала – просто силуэт. Потом Игорь начал различать детали: высокий, худой, лицо скрыто капюшоном. Но глаза... Эти глаза он видел даже в темноте. Холодные, пустые, как у мёртвой рыбы.

Запах сырой земли и прелых листьев въелся в мои легкие. Осень в Молдавии – время увядания, время, когда виноградники сбрасывают багряный покров, а туман стелется над Днестром, словно саван. Я, Адриан, патологоанатом из Кишинева, всегда ощущал эту пору как предвестие чего-то недоброго. Но этот год... этот год обещал быть особенным и не в лучшую сторону.

Меня вызвали в небольшую деревушку, затерянную в Кодрах – густых лесах, покрывающих центральную часть страны. Причина – странная смерть пастуха Василе. Местные шептались о проклятии, о злых духах, потревоженных в древних курганах. Я, конечно, в эти сказки не верил. Наука, логика – вот мои ориентиры. Но что-то в голосе диспетчера, когда он отдавал распоряжение, заставило меня поежиться.

Стояли мы в Молдавии в 1828 г. Я тогда был управным ефрейтором, расправлял солдат по квартирам. Стояли мы так как род тесных квартир, у меня (кто из) солдат своих убудет в больницу с квартиры, а из неё, который прибудет, становлю, по нашему, с десятским, по их, с солтусом. Солтус мне говорит: «Не всякий раз тебе меня тревожить, когда прибудет, станови сам!» А у хозяина, где стоял солдат, мать была ведьма. Вдруг я становлю к ним, к этому хозяину, на квартиру солдата. Хозяин приходит из корчмы пьяный, говорит: кто поставил солдата? — Солдат говорит: «Ефрейтор!». Он взял у него всю казённую амуницию, выкидал на двор.

Солдат приходит ко мне, говорит: у меня, говорит, хозяин амуницию на двор выкидал. Я солдату говорю: «Поди, принеси из чихауза манерку (что воду пьют) худую, ломаную». Солдат сходил в чихауз, принёс. Я говорю: «Привяжи ты старую манерку ломаную к ранцу! А новую отвяжи, отнеси ко мне!». Солдат принёс, привязал старую манерку к ранцу и говорит мне: я, говорит, привязал!

Пришёл я к нему на квартиру к солдату, взял трёх человек ещё солдат с собою. Его (хозяина) нет дома, он в корчме. Я говорю: «Подите, приведите мне хозяина!». Солдаты пошли, не могли его взять из корчмы: бьётся и дерётся. Я взял ещё двоих и сам третий с ними пошёл. Взяли этого хозяина из корчмы кто за что попало: кто за ноги, кто за руки, кто за волосы тащили.

Хочу рассказать историю, которую до сих пор вспоминаю с дрожью и чувством лёгкого ужаса, несмотря на то, что всё это происходило в одном из монастырей в Молдавии.

Случилось так, что несколько лет назад в середине весны я с родителями поехал к своим бабушке и дедушке, которые живут в городке чуть севернее от Кишинёва. И, так как делать там особо нечего, решили хоть съездить в экскурсию в один из известнейших монастырей Молдовы под названием Сахарна. Надо сказать, что было это ближе к Пасхе, а сама экскурсия подразумевала наше нахождение на ночной службе. Якобы человек во время неё очищается от всех грехов. Тогда я был человеком особо не верующим, поэтому ехал больше, как мне тогда казалось, поглядеть местные красоты. Но то, что я увидел на ночной службе, можно сказать, поменяло моё мировоззрение.

В общем, всё заключается в том, что люди, считающие, что сильно нагрешили за свою жизнь, обращаются к батюшке во время песнопений для того чтобы батюшка прочитал над ним молитву и если человек начнёт трястись и биться в конвульсиях, значит грехи за ним есть и немалые.