Медвежий угол (Рассказ командировочного)

От Высоковска ещё километров восемьдесят я трясся на автобусе по разбитому шоссе, пока не добрался наконец до нужного мне посёлка. Приехав, отметился в конторе и отправился с дороги отдыхать. Поселили меня в заброшенной школе, нет-нет, здание было хорошее, добротное, двухэтажное, пусть и деревянное, но ухоженное... просто в посёлке к тому времени построили новую школу, кирпичную, а эту стали использовать под разные хозяйственные нужды, в том числе и под гостиницу для таких как я, командировочных. В те дни я оказался там один: шкаф, кровать, тумбочка и бок старинной печи, выложенный белым кафелем - вот всё, что было в моей комнате, да мне больше было и не нужно, ибо долго задерживаться я тут не собирался.
Это был настоящий медвежий угол. Лес вплотную подходил к домам, а густой черничник начинался прямо от крыльца школы и уже в 10 метрах от кромки леса, была непролазная чаща с таким плотным подлеском, что в ней могли спокойно спрятаться хоть 40 медведей, да они здесь были и не редкость и часто выходили прямо к жилью, а однажды даже раскопали свежую могилу на кладбище и полакомились усопшим... Говорят, во время войны тут без следа исчезла целая немецкая дивизия, и местные грибники клянутся, что в одном из многочисленных болот, видели торчащую из трясины ржавую башню танка. Я не удивлюсь, если это так и есть. Да что там дивизия, в таких болотах могла бы пропасть без следа и целая армия.
Утром, когда я появился в конторе, начальства ещё не было. Всем известно, что начальство не опаздывает, а задерживается, вот и я подумал: может оно и к лучшему и решил пока поговорить с секретаршей, Зоей Сергеевной, порасспросить о местных новостях, к тому же мы были уже давно знакомы, правда только по телефону. В жизни это оказалась немолодая женщина примерно лет 50-ти, с крашеными хной волосами, бесцветными навыкате глазами и крупными формами тела. Разговор наш выглядел так:
- Зоя Сергеевна, кто-то у вас в посёлке умер, с утра машина похоронная стоит...
- Плотник Егор ночью умер, считай, половина домов в посёлке, его работа. Я ещё девочкой была, а он тут уже во всю топором махал. Как Любаня по селу ночью пройдёт, знай, кто-то теперь не жилец! Ни разу не ошибалась, а ночью её вчера и видели как раз у Егорова дома.
Зоя Сергеевна вздохнула и стала сморкаться в платок.
- А кто такая Любаня и почему из-за неё люди умирают?
- Эээ... Да этт целая история... Сколько уж тут судачили-пересудачили и следователи из города приезжали... Директор, бывший, распутник и как бы это сказать...
- Паразит?
- Да, точнее, негодяй, взял к себе в секретарши, вот на это самое место, девочку, ну, сирота, конечно из детдома, ей и четырнадцати нет, оформил как 18-летнюю, а она и по телефону-то звонить стесняется, вместо имя-отчества, говорит, дядя Серёжа или тётя Света, ребёнок же, ей в куклы играть, а ему, этому подлецу, всё равно... совратил девочку. А что ребёнку много ли надо... конфетку-шоколадку, а когда нет ни отца, ни матери, любой взрослый покажется добрым.
- Так-так... ну, совратил и что?..
- Как что?!.. Да ведь женатый он! А как узнал, что она беременная, так и прогнал её от себя. Что ребёнку делать, где защиту искать? Вот и нашла она её в воде у плотины, так её с верёвкой на шее из воды и вытащили.
- Утопилась? А почему с верёвкой?
- Следователь сказал, что поначалу вешалась она в лесу, да верёвка оборвалась, а после уж под плотину кинулась, в глубину. Только я тебе скажу, сам он её и утопил, об этом все в посёлке знают, кроме нашей милиции, а верёвку привязал к шее, чтобы следы запутать. А может где укокошил, а в воду бросил уже потом, мёртвую. Разве не могло так быть?
- А что беременная-то, как узнали?
- Да как-как, в морге и разрезали её, а в животе ребёночек уже большой. Её иногда ночью с ребёночком на руках тут видят. Если с ребёночком пришла, значит, к добру, обязательно кто-то народится, только вот младенцев мало в последнее время стало, всё больше умирают люди. А то раз видели ночью сидит на камушке возле воды и плачет...
- Да-а, дела у вас тут творятся...
- А когда похоронили её, так и замечать стали, как кому в посёлке умереть - жди Любаню в полночь, а уж собаки известят - такой вой поднимут, что тошно станет, а потом все как по команде, попрячутся. Обязательно к дому будущего покойника подойдёт, постоит, а то ещё и кольцом в калитку стукнет: мол, собирайся на Тот Свет, а моё дело тебя предупредить.
Я вспомнил про ночную девочку в белой накидке и задумался.
- Зоя Сергеевна, а что же директор-то?
- А что директор... жену и детей в охапку и сбежал подлец. У него в городе друзья высокие, наверняка отмажут, да и то сказать, кому сирота нужна, никто не заступится. А он наверное уже новую окучивает, ведь вы же мужики слабы до баб, особенно до тех, кто помоложе, так и норовите... Ладно, не хочу про это, завтра Троица, не надо бы... Похоронили Любаню, а отпеть-то и не смогли.
- Вроде как не отпевают таких, я слышал.
Зоя Сергеевна вздохнула и, помолчав, добавила:
- Это да, батюшка-то наш, отец Гермоген, жидковат оказался... поначалу взялся было по ней отходную читать, да не тут-то было, кто-то враз все свечки у гроба затушил, ну, он псалтырь за пазуху и домой. Так-то вот. А сейчас у нас хороший директор, женщина, Евгения Николавна, кандидат наук, спокойная, рассудительна, хоть и строгая. А Любаньку жалко, вот на этом стуле она и сидела, вот и плюшевый медвежонок от неё остался; и такая была лапочка: глазки голубые волосики русые, распустит их по плечам. Жила она в этой самой заброшенной школе, где ты сейчас, угла-то у неё своего не было, да и откуда угол, если нет родителей, ну а там комнатку всё цветами, да игрушками украшала...

Пробыв ещё какое-то время в конторе, я наконец дождался Евгению Николаевну. Не скрою, я ожидал встретить культурную и эрудированную женщину, а встретил рыхлую блондинку с обвислым животом лет, эдак, 45-ти, зеленовато-серым лицом, цвета протухшей лососины и постоянно шевелящимися губами; приглядевшись, я понял, что она разговаривает сама с собой. Вот тебе, думаю, и новый директор, вот тебе и кандидат наук. Её глаза в припухших веках смотрели всё время куда-то в сторону, иногда, впрочем, останавливаясь на мне и как бы спрашивая: ты ещё здесь?.. На вопросы она отвечала невпопад... Пока мы с ней разговаривали в её кабинете, я заметил под шкафом две пустые бутылки из-под водки. Третья, початая, стояла в приоткрытом сейфе, видимо начальница ждала когда я наконец уберусь, и я с удовольствием пошёл навстречу её желанию.
Вечером я шёл в свою школу, и по дороге как-то сразу решил, что все они тут чокнутые и самое лучшее, что можно сделать в этой ситуации, это прямо сейчас уехать отсюда последним рейсовым автобусом. Плюнуть на всё и вот сейчас же уехать, ибо следующий пойдёт только завтра утром (их, кстати, ходило всего два: утром и вечером). Я быстро покидал в сумку все свои вещи, запер школу и ключ положил под камень у крыльца. На остановку нёсся сломя голову, но все мои усилия оказались впустую - наглый автобус показал мне свою грязную задницу... Пришлось возвращаться обратно, вечер был уже совсем поздний. Ох, как же мне не хотелось оставаться тут ещё на одну ночь, я готов был сию минуту променять чистую гостиничную постель, на ободранный вокзальный стул в холодном зале ожидания, но, увы, судьба мне предложила совсем другой выбор.
Примерно в полпервого ночи, я проснулся от царапающих звуков, доносившихся с улицы: кто-то железом скрёб по железу. Стояла тихая июньская ночь, луна, во всей своей красе заливала зелёным светом округу и этот странный звук: вжзуу-взииг, вжзуу-взииг... доносился откуда-то с улицы, от крыльца...
Надо сказать, что история про Любаню и так меня взвинтила, до предела, а тут ещё это, к тому же теперь я знал, что кладбище совсем рядом, через овраг. Я быстро вскочил с кровати и метнулся к окну: открываю одну створку и высовываюсь по пояс, таким образом мне хорошо видна входная дверь, и крыльцо. И что я вижу: стоит здоровый мужик в мятой кепке, телогрейке, кирзовых сапогах, с рюкзаком на спине и суёт в замочную скважину нечто похожее на нож. Не добившись результата, чертыхаясь, достаёт из-за пояса топор и начинает поддевать им дверь снизу. Я как-то сразу опознал в нём усопшего накануне раба божьего Егора, хотя при жизни его ни разу не видел, а нож и топор подсказали мне, что у новопреставленного совсем недобрые намерения.
Кажется, я даже в армии не одевался за 30 секунд, а тут ураганом пронёсся по комнате; минута, и вот я уже одетый с сумкой в руках несусь, нет, лечу на крыльях ужаса по коридору в противоположный конец здания, с целью сигануть из окна с другой стороны дома, с той, что выходит к лесу. В голове у меня стучит: только не дать зарубить себя и: я должен жить во чтобы то ни стало.
Вскакиваю на подоконник, выдавливаю плечом стекло, дождь осколков осыпает мою голову, впивается в шею, режет острыми краями плечи руки, от острой боли охаю, съёживаюсь и окровавленный вываливаюсь со второго этажа прямо на кусты. Белая рубашка моя сразу превратилась в лохмотья, пропитанное кровью, но это всё мелочи, когда речь идёт о жизни и смерти, просто сущая ерунда!.. Может, я и сломал себе что или вывихнул, это не важно, пока есть силы, я по-пластунски отползаю к лесу, который, к счастью, в 10 метрах и скрываюсь в кустах. Меня переполняет радость: вот он я, живой!.. По крайней мере, пока. Очень колко босым ногам и сразу не удаётся вспомнить куда подевались ботинки, потерял ли я их при падении или не надевал вовсе.
И в это время со стороны школы до меня доносится женский, точнее, детский жалобный крик и плачь... Я точно знаю, что в школе никого нет, что, кроме меня там ни души, но вот кричит же девочка! И даже слова можно разобрать что-то вроде: дяденька, не надо!.. Дяденька, мне больно... Я затравленно оглядываюсь и впиваюсь глазами в тёмные окна здания: нет, показалось, это наваждение, это проклятое место... это меня заманивают специально, чтобы убить. Последний довод мне кажется самым убедительным, и я ползу на четвереньках вглубь леса, не отвлекаясь больше на жалобные детские крики.
Большую часть ночи я плутаю по лесу, натыкаюсь на деревья, тревожу сонных птиц и дорываю то, что осталось от одежды, кажется, я брожу по кругу; в голове шумит от большой кровопотери, глаза слипаются: я засыпаю прямо на ходу.
Летние ночи короткие и вот уже в кронах деревьев всё заметнее светлые осколки неба, а первые птичьи трели придают мне немного сил. Я помню, что надо забирать на север, на автобусную остановку, но голова кружится так, что непонятно где шоссе, где север, а где остановка, кажется моё везение заканчивается...
Забегая вперёд, скажу: недалеко от остановки меня подобрал милицейский патруль, они как раз объезжали посёлок в поисках маньяка, который в соседнем селе зарубил четырёх человек и мимо моего окровавленного тела, лежащего на обочине, ну никак проехать не могли. Позже, уже в больнице, я узнал, что на душегуба была конкретная ориентировка: мужчина, среднего роста, широкоплечий, лицо овальное, волосы короткие, рыжие, глаза серые, одет в ватник, кирзовые сапоги, за спиной зелёный рюкзак, вооружён.
Как я добрался тогда до шоссе, совершенно не помню, странно и то, что я вообще выжил.

Выкарабкивался я медленно и с каждым днём старался забыть, вычеркнуть из памяти всё то плохое, что видел и слышал в посёлке. Так мне было легче. Нет и не было никакой Любани, а всё, что я видел в первую ночь - просто игра света и тени. Рассказ Зои Сергеевны - не более, чем вымысел, ведь приврала же она про свою начальницу, когда вместо "умной и рассудительной", передо мной предстала спившаяся никчемная баба, больше похожая на старую половую тряпку, чем на директора, почему же и про Любаню она не могла так же соврать? Ну, а остальное... просто слуховые галлюцинации на почве нервного истощения. И чем больше я себя убеждал, тем легче мне становилось, тем большее равновесие обретала моя душа. В конце концов, я на годы забыл про эту поездку.
Правда вот, запаха жасмина, я с тех пор не выношу, мне кажется, он натурально пахнет покойником.