А Вы никогда не задумывались, почему люди, казалось бы, искренне верящие в бога и загробную жизнь, всё равно оплакивают умерших? Не потому ли, что в глубине души они понимают: вера в потусторонний мир, где те, кого мы любили и потеряли, живут счастливо и ждут воссоединения - всего лишь защитный механизм, способ пережить утрату?
Было солнечное лето.
Мы с Яшкой Трепьевым стояли на старом железном мосту. Мне пятнадцать, ему тоже. Я - рыбачил, а он, кажется, просто пялился вниз, на зелёную воду. Мы не разговаривали и пришли сюда не вместе, потому что не были приятелями. Яшку в школе недолюбливали, потому я старался с ним не общаться, чтобы не перенять его репутацию местного чудака. Лицо его, с вечной улыбочкой - не то нахальной, не то блаженной, всегда имело заговорчески-хитрое выражение. Яшка носил по-девчачьи длинные волосы, выжженые чёрной краской, а чтобы сосчитать все нашивки, прорези и значки на его одежде, не хватило бы и целого дня.
Было солнечное лето.
Мы с Яшкой Трепьевым стояли на старом железном мосту. Мне пятнадцать, ему тоже. Я - рыбачил, а он, кажется, просто пялился вниз, на зелёную воду. Мы не разговаривали и пришли сюда не вместе, потому что не были приятелями. Яшку в школе недолюбливали, потому я старался с ним не общаться, чтобы не перенять его репутацию местного чудака. Лицо его, с вечной улыбочкой - не то нахальной, не то блаженной, всегда имело заговорчески-хитрое выражение. Яшка носил по-девчачьи длинные волосы, выжженые чёрной краской, а чтобы сосчитать все нашивки, прорези и значки на его одежде, не хватило бы и целого дня.
- А ты знал, что эта река появилась здесь не естественным путём? Её в начале двадцатого века выкапывала толпа народу. Раньше реку чистили, а потом перестали. Поэтому она и поросла. - неожиданно обратился ко мне Трепьев.
- Да ну! - бросил я, даже не оборачиваясь в его сторону.
- Серьёзно! Так говорят! - воскликнул Яшка. - Здесь недалеко при Советах рис пытались выращивать, а он, как знаешь, воду любит.
- Не могли люди реку вырыть. - настаивал я. - Это ж сколько мороки нужно!
- Так речушка-то, смотри, узенькая, да неглубокая! Соберёшь сотню-другую народу - за какое-то время справятся!
И как-то незаметно для самого себя, я втянулся с Трепьевым, которого ранее всячески избегал, в оживлённый разговор. Вот мы уже сидим практически вплотную, свесив босые ноги. В моих воспоминаниях сохранилось его счастливое лицо, которое, как мне теперь кажется, сияло в тот момент даже солнца. Не помню точно, о чём мы дальше говорили, но отчётливо помню заливистый Яшкин смех, который скоро будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
***
За кладбищем в специально вырытых ямах полыхали огромные костры. Люди по-очереди бросали в огонь выцветшие искусственные цветы, мусор и обломки старых, прогнивших оград и крестов. Нас собралось человек тридцать: прихожане, учителя и школьники, которых отправили сюда на ежегодный "трудовой десант" в конце года, вместо привычной отработки в школьном дворе.
- Ну, и чем дальше займёмся? - подал голос Петька.
Мы втроём (то бишь: я, Петька и Крюк) переводили дух в тени небольшого дерева. От жара солнца и огня все взмокли и быстро выдохлись. Крюк, как самый старший из нас (он учился в одиннадцатом классе), всегда сам решал чем нам заняться, направляя нас в нужное русло. На этот раз он просто отмахнулся.
- Отвянь. Дышать тяжело. Печёт так, что до позднего вечера я из дома высунусь. Егор, - он передал мне обломок от старого могильного креста, - выбрось последнее и сваливаем!
Работа подходила к концу, народ из нашей школы, уставший и запыхавшийся, предпочитал мяться в тени, кто-то и вовсе по-тихому уходил домой раньше времени. Взрослые тоже не слишком рвались продолжать работу, большая их часть переводили дух у кладбищенского забора. Я подбирался к огню, который к тому времени полыхал так сильно, что на расстоянии полтора метра от краёв ямы уже чувствовался невыносимый жар. Я глянул на крест из прогнивших досок. Что-то мешало мне бросить его в огонь.
- Ты чего завис? - раздался знакомый голос. Яшка заглядывал мне через плечо. На жаре лицо его раскраснелось, несколько чёрных прядей выбилось из толстой косы и прилипли к вспотевшему лбу.
Крюк и Петька к тому моменту уже плелись по кладбищу в сторону выхода, так что я мог заговорить с Трепьевым без опасения, быть высмеянным. Я объяснил, что не могу выкинуть крест в огонь. Яшка удивился:
- Перестань, это всего лишь деревяшки! Неужели ты веришь, что они что-то да значат?
- А ты, то есть, нет? - расстроился я. Не хватало ещё, чтобы этот на голову двинутый смеялся надо мной.
- Нет. Понятно же, что это просто сказки. - ответил Яшка с таким выражением лица, словно объяснял нечто само собой разумеющееся. - Не больше, чем сборник мифов древней Греции. Просто одно нам с детства преподносят именно как миф, а второе, как неоспоримую истину. И так много веков. Поэтому так сложно выкинуть эти бредни из сознания людей, хотя давно пора.
- Ты ошибаешься! - отрезал я, уже явно раздражаясь. - Откуда тогда по твоему появилось всё то, что нас окружает? Кто создал всё это? - я окинул взглядом кладбище и бескрайнюю степь, что начиналась за ним.
- А с чего ты взял, что это всё обязательно должен был кто-то создать? - парировал Яшка.
- Что за глупость? Всё в этом мире кем-то создано. - не унимался я. - Даже забор не соберётся из воздуха.
- Ты мыслишь как человек.
- М?
- Ты мыслишь как человек. - повторил Трепьев. - Человек способен создавать, казалось бы, немыслимые вещи, поэтому человеку, в рамках собственного восприятия, кажется, будто всё вокруг, такое сложное, тоже должно быть непременно кем-то создано. Это я к чему.... Человек, придумав бога, создал его по своему подобию, а не наоборот. Человек наделил бога своей способностью творить и создавать. К тому же, это очень удобно - все белые дыры науки можно закрывать богом.
- Придумать бога? И зачем же, по-твоему, человеку так заморачиваться?
Яшка пожал плечами.
- Легко жить с надеждой, что в мире есть кто-то всемогущий, способный решить все твои проблемы, если его задобрить жертвой, богослужениями, или послушанием. У кого как, в общем. Намного легче справиться с неудачами, если думать, что всё это - воля высшей силы, которой лучше знать, как должна сложиться наша жизнь. Людям нужна надежда. Всё просто. Например, когда кто-то убил твоего близкого, намного легче справиться с утратой, заверив себя, что душа убитого попадёт в рай, а убийца наоборот - попадёт в ад и будет страдать за то, что лишил дорогого тебе человека жизни.
- Всё равно звучит как бред! Всё имеет начало! Всё откуда-то произошло! На пустом месте ничего не возникает!
- А откуда тогда взялся бог? - ухмальнулся Трепьев. - Кто его создал, если ничто, как ты говоришь, не может взяться из ниоткуда? Почему вы, товарищи религиозники, можете поверить в бога, который, как вы говорите, "ниоткуда не появлялся и существовал всегда", но не можете поверить, что вселенская материя не была создана никаким высшим разумом и существовала вечно?
Я стиснул зубы и промолчал.
- Давай мне! Весь грех беру на себя, раз уж ты у меня такой праведный. - Яша отобрал крест и тут же скинул его в огонь.
Две гнилые доски, скрепленные ржавыми гвоздями, исчезли в пламени.
***
- А ты идёшь на день села? - спросил у меня Трепьев. В тот вечер мы совершенно случайно пересеклись вечером на улице. - Я собираюсь там кое-что провернуть и мне нужно, чтобы кто-нибудь подержал за меня кулаки.
- И что ты удумал?
Стоило мне спросить, как лицо Яшки озарился лукавой улыбкой.
- Собираюсь закадрить одну девчонку! - он легко толкнул меня в плечо и засмеялся. - Ланская из девятого "А".
- С дуба рухнул?! - встрепенулся я.
Все знали, что Олеся Ланская нравилась Крюку, то есть Сашке Верещагину - одиннадцатикласснику. Лишь его внешний вид нагонял страху на ребят помладше - здоровенный, с крысиной мордой, ссутуленный (за что и получил своё прозвище). В школе и за её пределами ребята перед Крюком робели, старались заслужить его расположение, а вместе с этим и уважение товарищей. Как вы уже поняли, я не был исключением.
- А что? Скажи ещё, что у меня нет шансов! - не унимался Яшка. Он обладал какой-то поистине невообразимой чертой - ему действительно никогда не было дела до того, что о нём подумают. Чудил Трепьев много и часто, смеялся сам над собой, без зазрений совести навязывался в товарищи и реагировал спокойно, не обижаясь и не опуская рук, если его прогоняли. Мне же прогнать Яшку было трудно.
- Да сдалась тебе эта Олеська! - я не терял попыток отговорить Яшку от его авантюры. - Крюк тебе жизни не даст, если узнает!
Но Трепьев уже всё решил и продумал: Ланская точно придёт на проклятый день села (она занималась в музыкальной школе и выступала с номером на каждом подобном празднике), а в атмосфере праздничного летнего вечера будет гораздо легче закрутить с ней разговор и утянуть на танцы.
В какой-то момент я успокоился: Крюк и его давний "хвост" в лице Петьки Обажина скорее будут шататься по пустым улицам с баклажкой пива, чем трястись в толпе односельчан.
Олеся... я не могу её винить. Но почему именно она?
И почему я тогда не отговорил Яшку от его затеи?
***
В тот роковой вечер, ближе к восьми (только тогда отступила изнуряющая жара), на самой большой сельской площади между церковью и школой развернули сцену и кучу мелких шатров. Густой дым от мангалов был хорошо заметен в свете прожекторов. Выступал ансамбль русской народной песни, от из периодических выкриков и пёстрых сарафанов у меня заболела голова, но после холодного лимонада, на который я просадил почти все карманные деньги, мне заметно полегчало. С каждым часом становилось всё прохладнее, со стороны степи дул приятный летний ветер.
Яшка заявился на праздник в каком-то странном камзоле поверх футболки с логотипом только ему известной группы, в рваных расклешённых джинсах и с леопардовым шарфиком из тонкой, просвечивающей ткани.
"Какой же ты всё таки уродец, Яшка" - подумал я тогда, сравнив свой незамысловатый наряд, состоящий из самых обыкновенных джинс и лёгкого свитера с тем ужасом, что нацепил на себя Трепьев. Сейчас мне очень стыдно за эту мысль.
Концерт подошёл к концу и Олеся - низенькая смуглая девчонка с волосами, перекрашенными в непонятный мышиный цвет, ускакала вместе со своим ансамблем в здание сельского клуба. Оттуда она выйдет уже сменив красный сарафан и кокошник на белую футболку и легинсы с лампасами. Её серые волосы теперь были собраны в высокий хвост, она смеялась над чем-то со своими подружками, неспокойно вертела головой, словно искала кого-то в толпе, от чего её висящие золотые серёжки болтались из стороны в сторону, поблёскивая в полумраке вечера и свете прожекторов.
Вдруг кто-то в толпе пролил на Олесю стакан пива. Воспользовавшись случаем, Яшка оказался возле неё тут как тут и предложил закутаться в свой камзол. Удивительно, но Яшкино "джентельментство" сработало. И вот они уже о чём-то треплются, периодически смеясь.
"И для чего я был тут нужен?"
Идиллия подошла к концу, стоило мне заметить в толпе приближающихся Крюка и Обажина.
***
Сон был до жути реалистичным. Всё именно так, как было на самом деле, до мельчайшей детали. Вечер, опустевшая улица, где-то вдали слышен людской гам, под боком тарахтит угнанный жигуль Петькиного отца. Сашка Крюк в бешенстве от недавней перепалки с Трепьевым. Увидев его с Ланской, Крюк чуть не устроил драку в толпе, но вовремя одумался и ограничился лишь парой тычков Яшке в плечо и тонной претензий, вперемешку с матом и оскорблениями.
- Да по зубам надо было этому петуху за такие выкрутасы! - подначивал Петька.
- Подумаешь, просто поговорил с ней! - попытался ненавязчиво возразить я.
- Не, Егор, я этой плесени такого не оставлю! - обозлился Крюк. - Гниды должны знать своё место и не лезть на чужую территорию! Фу! Уж если б не народ вокруг, я бы ему грызло свернул.
- А вон он! - завопил Петька, и в тени высоких заборов мы увидели одиноко идущего Яшку, возвращавшегося домой.
Крюк и Петька среагировали бурно и быстро. В момент эти двое схватили Яшку за шкварняк и, попутно поливая самыми мерзкими словами на свете, затолкали в жигуль. Рулил Петька, я сидел на переднем сидении, Крюк и Яшка, на которого уже в салоне посыпались хлопки и встряски - на заднем.
- Отвалите от меня, суки! Выпустите! - орал Трепьев, чем вызывал большее раздражение у Крюка и злорадства у Петьки. Я же вжался в кресло и мечтал испариться из салона, чтобы вовсе не быть причастным к происходящему. Мне было ужасно стыдно перед Трепьевым, но и открыто пойти против компании не мог - боялся стать ещё одной мишенью.
- Егор, скажи им! Ты с ними за одно? А? - не унимался Яшка, стуча в моё кресло. - Куда вы, твари, меня везёте?
- Заткнись! - рявкнул Обажин. - Покатаемся!
Петька затормозил на каком-то пустыре. Яшку вытолкали из салона, следом повылезали и мы. Тут то Крюк впервые зарядил Трепьеву в лицо с такой силой, что последний не устоял на ногах. На пустыре не было освещения, только блеклый свет луны, но я разглядел то отчаянье на лице Яшки, какое не видел никогда и ни у кого более.
- Хватит! Что вы делаете?! - пытался он вразумить этих двоих.
- Заткнись, сволота! - заверещал Обажин и швырнул в лицо Яшке горсть чёрной земли.
Идею подхватил Крюк. Они вдвоём яростно швыряли в Яшку горсти земли, а вместе с ними и острые камни. Яшка попытался отползти в сторону, что лишь ещё более разозлило Крюка. Он пинком заставил Трепьева перевернуться на спину и тут же обрушил на его грудь два мощных удара ногой, как будто пытался раздавить жука.
- Стой! - выкрикнул я, попытавшись оттащить Крюка. - Это уже перебор! Нас посадят! Хватит!
От моих криков Крюк пришёл в себя.
- Ладно, хватит с него.
Петька, мельком взглянув на избитого и униженного Яшу, корчившегося на земле, напоследок плюнул в него, и мы удалились с пустыря в полной уверенности, что после случившегося Яшка отделается лишь побоями. Никто из нас не мог подумать, что бедный мальчик больше не покинет тот пустырь живым.
О смерти Яши мне уже следующим утром расскажет мама, прикрывая рот ладонью и качая головой. Сперва я не почувствую ничего, смогу даже позавтракать с абсолютно свободной от мыслей головой, но уже вскоре меня накроет животный ужас. И не будет больше ни дня, ни минуты, чтобы я не думал о содеянном.
Я проснулся рано, на мокрой от пота подушке. Сон-воспоминание терзал меня практически каждую ночь, время ни капли не помогало облегчить моё состояние, лишь алкоголь помогал забыться и не мучиться от кошмаров. Я смутно помнил вчерашний вечер. В коридоре не было кроссовок жены и сына. Оля уехала к родителям, обещала в скором времени подать на развод и забрать Антона.
Из зеркала в ванной комнате на меня смотрел жалкий человечишка с опухшим, не по годам морщинистым лицом.
***
Убийство я помню во всех подробностях. Но вот всё, что было после - крайне урывисто.
Отгремели похороны, на которые собрали всех одноклассников и учителей, у кого только была возможность прийти. У сельской церкви несколько дней подряд собирались люди. Они молились за Яшу - настолько наше тихое село потрясла новость об убийстве. Я наткнулся на эту процессию по дороге в магазин, послушал краем уха разговоры прихожан, но долго задерживаться рядом с толпой не стал.
Мои дни проходили как в тумане, но пустота и апатия нравились мне больше, чем горящий трепещущий страх. Родители видели моё состояние, но даже не подозревали, какую роль я сыграл в этой истории. Для них всё выглядело так, словно я, "добросердечный и чуткий ребёнок", как говорила бабушка, до глубины души потрясён смертью своего друга.
До учителей непонятным образом дошёл слух, что мы с Трепьевым "сдружились" за последнее время. Других "товарищей" в школе у него не было, поэтому именно мне поручили навестить семью Яшки и передать им соболезнования от всего класса. Я отнекивался, но мама, не менее других растроганная смертью совсем юного мальчика, настояла. Она решила, что избегание случившегося не поможет мне оправиться, так что разговор с семьёй погибшего будет только на пользу.
Трепьевы жили на окраине села, совсем не далеко от лесопосадки и злосчастного моста. Их двухэтажный, поросший местами каким-то ползучим растением дом был сборной солянкой всех возможных фактур и стилей: вот часть старого кирпичного фасада, вот новая деревянная пристройка, вот пластиковый, а вот деревянный балкон, вот кусок желтой стены и куча абсолютно разных окон.
Дверь мне открыла тучная женщина лет сорока-пятидесяти. Она была одета в лосины и розовую футболку, так что обтягивались все складки на животе, боках и ногах. Её веки были вымазаны блестящими тёмно-синими тенями, нарощенные ресницы, стоило ей широко распахнуть глаза, доставали почти до бровей, выведеных густым чёрным карандашом. Это была приёмная мать Яшки.
- А! Заходи. - сказала на и впустила меня внутрь.
Мы оказались в просторной гостиной, заваленной детскими игрушками. По диванам скакали два мальчика лет семи, а в углу, среди многочисленных карандашей и разбросанных по полу раскрасок сидела белокурая девочка в розовых калготках - единственный родной ребёнок Трепьевых из девяти (ранее десяти) имеющихся на попечении детей.
- Чаю выпьешь? - спросила их мамаша, на что я сразу же отрицательно помотал головой. Мне хотелось как можно скорее сбежать. С каждой секундой пребывания в этом доме мне становилось всё хуже и хуже. Казалось, что вот-вот эта женщина каким-то невообразимым, на уровне шестого чувства образом, раскроет мой секрет. И тогда мне конец.
Девчонка в розовых колготках кинулась в мою сторону.
- Это Соня, - констатировала хозяйка дома, - моя дочь.
- Ты Яшин друг, что ли? - поинтересовалась Соня, наивно наклонив свою белокурую головку. - А Яша умер. - сказала она так спокойно, что у меня задрожали колени. - Раньше надо было приходить!
- Соня! - зашипела мать девочки, и последняя тут же опустила взгляд в пол.
Я многие годы пытался восстановить дальнейшие события моего пребывания в доме Трепьевых, но почему-то этот момент в моём сознании словно заволокло туманом. Помню звон в ушах, голоса детей, помню пёстрые плакаты на стенах Яшкиной комнаты, но абсолютно не помню, о чём дальше разговаривал с его роднёй. Скомканно попрощавшись, я поспешил сбежать из этого места.
На улицах было пусто - к тому моменту жара достигла своего пика. Я бежал со всех ног, горячий песок забивался мне в сандалии. Тело взмокло. Оказавшись в своём дворе, я сразу же рванул к сараю. Мне требовалось укромное место, где можно было мало-мальски прийти в себя. Я понимал, что в тот момент выглядел, как припадочный. Никто не должен был видеть меня в таком состоянии. Я согнулся калачиком в дальнем углу сарая и изо-всех сил закрыл рот руками, чтобы не закричать. У меня случилась настоящая истерика. Мне не хватало воздуха. Мне было некуда бежать, не к кому обратиться. В целом мире не было ни одного человека, способного понять меня, исправить то, что я натворил, вернуть мне драгоценное спокойствие.
Жизнь никогда не будет прежней.
Моя жизнь закончилась.
***
И вот я вернулся в отчий дом впервые с момента выпуска из школы. Всё вокруг казалось таким знакомым и чуждым одновременно. Дом родителей со стороны шоссе закрывали тополя, которые перед моим отъездом были лишь низенькими деревцами. У въезда в село теперь красовался сетевой продуктовый; закрылся старый детский сад, а вместо него построили новое трёхэтажное здание из светлого кирпича. Странно было видеть прогнившую деревянную хижину с ржавым забором и заросшим двором и осознавать, что когда-то здесь проходило твоё детство.
Зачем я вернулся? Мне нужно было кое-что обдумать. Свои дальнейшие действия. Крюк умер от онкологии четыре года назад. Петьку Обажина жизнь закинула аж во Владивосток, у него жена и трое детей. Я твёрдо решил, что не сдам Обажина, не расскажу о его причастности к убийству. Только ради его новой семьи. Оставался только я.
Шумели тополя. Мама возилась с кастрюлями в летней кухне. Отца мы потеряли, он умер из-за осложнений после COVID-a. Я снова задумался о Яше.
"Мои биологические родители - наркоманы". - рассказал он мне в один из вечеров, когда мы прятались в лесопосадке. Мы курили, и я вдруг решил спросить Яшку, как тот оказался среди оравы детей Трепьевых.
"Отца в глаза не видел, знаю, что он свалил от нас, когда узнал о маминой беременности. С матерью мы жили в Астрахани. Она кололась, так что сам понимаешь... житёнка не сахар. Но знаешь, я в детстве не злился на свою непутёвую, хотя имел на это полное право".
Я замер, пытаясь переварить услышанное. Мне было удивительно, как спокойно Яшка рассказывает обо всех этих ужасах. Неужели ему не больно было вспоминать о матери? О своё загубленном детстве? Разве люди не стараются во что бы то ни стало стереть, спрятать эти воспоминания?
Но Яша продолжал. Он говорил и говорил, а я молча ждал, слушал. Так было правильно.
"Не подумай, мать меня не била или типа того. Сейчас я понимаю, что ей, видимо, вообще было плевать. Но тогда я этого не понимал. Можно сказать, именно я старался вытянуть нашу семейку. Мне было лет двенадцать тогда, а я уже попрошайничал, но в меру, никогда не задерживался на одном месте долго, так чтобы не поймали менты. Воровать - не воровал! Покупал потом хавку, тетради, ручки в школу. У матери вся зарплата уходила на дозу да на квартплату. Ну и всякое по дому тоже я делал. Вот только сам понимаешь - долго так жить было нельзя. Учителя заметили, в чём я хожу в школу, до них дошла инфа, что я клянчу деньги на улице. Короче, меня забрали в детдом. А от туда меня уже забрали тёть Света с дядь Сергеем. Так и живу у них теперь. О матери уже давно ничего не знаю и знать не хочу. С чужими людьми оказалось намного лучше, чем с ней".
"Ну и дела!"
"Ага. Хоть сериал снимай!"
Конечно, я искренне сочувствовал Яшкиной истории, но выразить это сочувствие словами было попросту невозможно. Настолько его рассказ поразил меня.
"Спасибо, Егор!" - неожиданно улыбнулся Трепьев.
"За что?" - больше прежнего удивился я.
"Ты первый, кому я всё это рассказал".
Не говоря ни слова матери, я ушёл со двора. Захотелось прогуляться, заглушить, если получится, дурные мысли. Лесопосадка за селом, где мы я Трепьевым часто тусовались в юности, поредела, превратилась в скопление высохших, полугнилых деревьев. Проходя мимо дома Трепьевых, который, к удивлению, сохранился именно таким, каким я видел его в последний раз, до меня донеслись весёлые возгласы и запах мангала. Во дворе, за длинным столом, собралась вся огромная семейка Трепьвых: повзрослевшие дети, постаревшие родители. Они пили, смеялись, передавали друг другу тарелки с салатами и ароматным шашлыком. Я сразу же выцепил взглядом Соню - девочку с белокурыми волосами, родную дочь хозяев дома. Как же она выросла! Но ведь я помню её совсем крохой, странно теперь смотреть на неё, как на красивую молодую женщину. Я опустил взгляд в пол и двинулся дальше.
- Егор? Ты что ли?! - остановила меня какая-то женщина. От её неожиданного оклика я перепуганно вздрогнул.
- Мы разве знакомы? - спросил я, мысленно перебирая все своих старых знакомых женского пола. На ум ничего не приходило. Кто это? Может, бывшая одноклассница? Если я прав, годы знатно её потрепали. Хотя кто бы говорил, с моей-то рожей!
- Ну ты чего? Не узнал что ли? Олеся я. Ланская. Учились в параллели.
Вот тут-то я конкретно обомлел. Нет, я конечно и сам за эти годы знатно подрастерял юношескую красоту, но, увидев, что сделалось с Олеськой, ничего не смог поделать с шоком. Как ни вглядывался я в женщину перед собой, но не нашёл в ней даже намёка на ту девчонку, которую знал в школьные годы. Она совсем высохла, кожа её приобрела желтоватый оттенок, лицо исказил дешёвый и безвкусный макияж. Глядя на Ланскую, я осознавал, сколько же воды утекло с Того Самого вечера.
Жизнь Яши оборвалась. Я лишил его будущего, отобрал у него все, о чём он мечтал, всё, чего он мог достичь и что мог испытать.
Нет!
Я лишил его не только будущего, но и настоящего и даже прошлого! Ведь почему люди боятся смерти? Всё просто. Они боятся больше никогда не увидеть тех, кого любят, боятся, что многого не успели, что уже никогда не будут счастливы, боятся потерять себя - свои мысли, мечты и воспоминания, всё то, что делает нас личностью. Я лишил Яшу всего этого и мне нет никакого прощения. Однако я всё ещё жив. Яшка умер, но моя жизнь продолжается. И я хочу её сохранить, хочу ещё быть счастливым. И для себя я решил, что продолжу держать в секрете события, произошедшие двадцать один год назад.
"А может, я просто лицемерный и жалкий трус, трясущийся за свою шкуру, тогда когда понести ответственность за отнятую жизнь невиновного мальчика мне не хватит совести?" - эта мысль разъедала меня изнутри.
"Не думай об этом" - тут же твердил я себе. - "Не вздумай! Яшку это к жизни не вернёт. Подумай лучше о себе".
У меня не хватило смелости явиться на кладбище. Я бесцельно бродил по знакомым улицам посёлка, ноги сами привели меня к той самой реке, где я впервые заговорил с Яшей. В памяти всплывали только самые лучшие моменты, но почему-то на глазах наворачивались слёзы.
Я стоял на старом железном мосту, и солнце светило так же, как и двадцать один год назад. Вот только мне теперь тридцать шесть лет, а Яшке... а Яшке навсегда пятнадцать.
В моих воспоминаниях.
- Да ну! - бросил я, даже не оборачиваясь в его сторону.
- Серьёзно! Так говорят! - воскликнул Яшка. - Здесь недалеко при Советах рис пытались выращивать, а он, как знаешь, воду любит.
- Не могли люди реку вырыть. - настаивал я. - Это ж сколько мороки нужно!
- Так речушка-то, смотри, узенькая, да неглубокая! Соберёшь сотню-другую народу - за какое-то время справятся!
И как-то незаметно для самого себя, я втянулся с Трепьевым, которого ранее всячески избегал, в оживлённый разговор. Вот мы уже сидим практически вплотную, свесив босые ноги. В моих воспоминаниях сохранилось его счастливое лицо, которое, как мне теперь кажется, сияло в тот момент даже солнца. Не помню точно, о чём мы дальше говорили, но отчётливо помню заливистый Яшкин смех, который скоро будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
***
За кладбищем в специально вырытых ямах полыхали огромные костры. Люди по-очереди бросали в огонь выцветшие искусственные цветы, мусор и обломки старых, прогнивших оград и крестов. Нас собралось человек тридцать: прихожане, учителя и школьники, которых отправили сюда на ежегодный "трудовой десант" в конце года, вместо привычной отработки в школьном дворе.
- Ну, и чем дальше займёмся? - подал голос Петька.
Мы втроём (то бишь: я, Петька и Крюк) переводили дух в тени небольшого дерева. От жара солнца и огня все взмокли и быстро выдохлись. Крюк, как самый старший из нас (он учился в одиннадцатом классе), всегда сам решал чем нам заняться, направляя нас в нужное русло. На этот раз он просто отмахнулся.
- Отвянь. Дышать тяжело. Печёт так, что до позднего вечера я из дома высунусь. Егор, - он передал мне обломок от старого могильного креста, - выбрось последнее и сваливаем!
Работа подходила к концу, народ из нашей школы, уставший и запыхавшийся, предпочитал мяться в тени, кто-то и вовсе по-тихому уходил домой раньше времени. Взрослые тоже не слишком рвались продолжать работу, большая их часть переводили дух у кладбищенского забора. Я подбирался к огню, который к тому времени полыхал так сильно, что на расстоянии полтора метра от краёв ямы уже чувствовался невыносимый жар. Я глянул на крест из прогнивших досок. Что-то мешало мне бросить его в огонь.
- Ты чего завис? - раздался знакомый голос. Яшка заглядывал мне через плечо. На жаре лицо его раскраснелось, несколько чёрных прядей выбилось из толстой косы и прилипли к вспотевшему лбу.
Крюк и Петька к тому моменту уже плелись по кладбищу в сторону выхода, так что я мог заговорить с Трепьевым без опасения, быть высмеянным. Я объяснил, что не могу выкинуть крест в огонь. Яшка удивился:
- Перестань, это всего лишь деревяшки! Неужели ты веришь, что они что-то да значат?
- А ты, то есть, нет? - расстроился я. Не хватало ещё, чтобы этот на голову двинутый смеялся надо мной.
- Нет. Понятно же, что это просто сказки. - ответил Яшка с таким выражением лица, словно объяснял нечто само собой разумеющееся. - Не больше, чем сборник мифов древней Греции. Просто одно нам с детства преподносят именно как миф, а второе, как неоспоримую истину. И так много веков. Поэтому так сложно выкинуть эти бредни из сознания людей, хотя давно пора.
- Ты ошибаешься! - отрезал я, уже явно раздражаясь. - Откуда тогда по твоему появилось всё то, что нас окружает? Кто создал всё это? - я окинул взглядом кладбище и бескрайнюю степь, что начиналась за ним.
- А с чего ты взял, что это всё обязательно должен был кто-то создать? - парировал Яшка.
- Что за глупость? Всё в этом мире кем-то создано. - не унимался я. - Даже забор не соберётся из воздуха.
- Ты мыслишь как человек.
- М?
- Ты мыслишь как человек. - повторил Трепьев. - Человек способен создавать, казалось бы, немыслимые вещи, поэтому человеку, в рамках собственного восприятия, кажется, будто всё вокруг, такое сложное, тоже должно быть непременно кем-то создано. Это я к чему.... Человек, придумав бога, создал его по своему подобию, а не наоборот. Человек наделил бога своей способностью творить и создавать. К тому же, это очень удобно - все белые дыры науки можно закрывать богом.
- Придумать бога? И зачем же, по-твоему, человеку так заморачиваться?
Яшка пожал плечами.
- Легко жить с надеждой, что в мире есть кто-то всемогущий, способный решить все твои проблемы, если его задобрить жертвой, богослужениями, или послушанием. У кого как, в общем. Намного легче справиться с неудачами, если думать, что всё это - воля высшей силы, которой лучше знать, как должна сложиться наша жизнь. Людям нужна надежда. Всё просто. Например, когда кто-то убил твоего близкого, намного легче справиться с утратой, заверив себя, что душа убитого попадёт в рай, а убийца наоборот - попадёт в ад и будет страдать за то, что лишил дорогого тебе человека жизни.
- Всё равно звучит как бред! Всё имеет начало! Всё откуда-то произошло! На пустом месте ничего не возникает!
- А откуда тогда взялся бог? - ухмальнулся Трепьев. - Кто его создал, если ничто, как ты говоришь, не может взяться из ниоткуда? Почему вы, товарищи религиозники, можете поверить в бога, который, как вы говорите, "ниоткуда не появлялся и существовал всегда", но не можете поверить, что вселенская материя не была создана никаким высшим разумом и существовала вечно?
Я стиснул зубы и промолчал.
- Давай мне! Весь грех беру на себя, раз уж ты у меня такой праведный. - Яша отобрал крест и тут же скинул его в огонь.
Две гнилые доски, скрепленные ржавыми гвоздями, исчезли в пламени.
***
- А ты идёшь на день села? - спросил у меня Трепьев. В тот вечер мы совершенно случайно пересеклись вечером на улице. - Я собираюсь там кое-что провернуть и мне нужно, чтобы кто-нибудь подержал за меня кулаки.
- И что ты удумал?
Стоило мне спросить, как лицо Яшки озарился лукавой улыбкой.
- Собираюсь закадрить одну девчонку! - он легко толкнул меня в плечо и засмеялся. - Ланская из девятого "А".
- С дуба рухнул?! - встрепенулся я.
Все знали, что Олеся Ланская нравилась Крюку, то есть Сашке Верещагину - одиннадцатикласснику. Лишь его внешний вид нагонял страху на ребят помладше - здоровенный, с крысиной мордой, ссутуленный (за что и получил своё прозвище). В школе и за её пределами ребята перед Крюком робели, старались заслужить его расположение, а вместе с этим и уважение товарищей. Как вы уже поняли, я не был исключением.
- А что? Скажи ещё, что у меня нет шансов! - не унимался Яшка. Он обладал какой-то поистине невообразимой чертой - ему действительно никогда не было дела до того, что о нём подумают. Чудил Трепьев много и часто, смеялся сам над собой, без зазрений совести навязывался в товарищи и реагировал спокойно, не обижаясь и не опуская рук, если его прогоняли. Мне же прогнать Яшку было трудно.
- Да сдалась тебе эта Олеська! - я не терял попыток отговорить Яшку от его авантюры. - Крюк тебе жизни не даст, если узнает!
Но Трепьев уже всё решил и продумал: Ланская точно придёт на проклятый день села (она занималась в музыкальной школе и выступала с номером на каждом подобном празднике), а в атмосфере праздничного летнего вечера будет гораздо легче закрутить с ней разговор и утянуть на танцы.
В какой-то момент я успокоился: Крюк и его давний "хвост" в лице Петьки Обажина скорее будут шататься по пустым улицам с баклажкой пива, чем трястись в толпе односельчан.
Олеся... я не могу её винить. Но почему именно она?
И почему я тогда не отговорил Яшку от его затеи?
***
В тот роковой вечер, ближе к восьми (только тогда отступила изнуряющая жара), на самой большой сельской площади между церковью и школой развернули сцену и кучу мелких шатров. Густой дым от мангалов был хорошо заметен в свете прожекторов. Выступал ансамбль русской народной песни, от из периодических выкриков и пёстрых сарафанов у меня заболела голова, но после холодного лимонада, на который я просадил почти все карманные деньги, мне заметно полегчало. С каждым часом становилось всё прохладнее, со стороны степи дул приятный летний ветер.
Яшка заявился на праздник в каком-то странном камзоле поверх футболки с логотипом только ему известной группы, в рваных расклешённых джинсах и с леопардовым шарфиком из тонкой, просвечивающей ткани.
"Какой же ты всё таки уродец, Яшка" - подумал я тогда, сравнив свой незамысловатый наряд, состоящий из самых обыкновенных джинс и лёгкого свитера с тем ужасом, что нацепил на себя Трепьев. Сейчас мне очень стыдно за эту мысль.
Концерт подошёл к концу и Олеся - низенькая смуглая девчонка с волосами, перекрашенными в непонятный мышиный цвет, ускакала вместе со своим ансамблем в здание сельского клуба. Оттуда она выйдет уже сменив красный сарафан и кокошник на белую футболку и легинсы с лампасами. Её серые волосы теперь были собраны в высокий хвост, она смеялась над чем-то со своими подружками, неспокойно вертела головой, словно искала кого-то в толпе, от чего её висящие золотые серёжки болтались из стороны в сторону, поблёскивая в полумраке вечера и свете прожекторов.
Вдруг кто-то в толпе пролил на Олесю стакан пива. Воспользовавшись случаем, Яшка оказался возле неё тут как тут и предложил закутаться в свой камзол. Удивительно, но Яшкино "джентельментство" сработало. И вот они уже о чём-то треплются, периодически смеясь.
"И для чего я был тут нужен?"
Идиллия подошла к концу, стоило мне заметить в толпе приближающихся Крюка и Обажина.
***
Сон был до жути реалистичным. Всё именно так, как было на самом деле, до мельчайшей детали. Вечер, опустевшая улица, где-то вдали слышен людской гам, под боком тарахтит угнанный жигуль Петькиного отца. Сашка Крюк в бешенстве от недавней перепалки с Трепьевым. Увидев его с Ланской, Крюк чуть не устроил драку в толпе, но вовремя одумался и ограничился лишь парой тычков Яшке в плечо и тонной претензий, вперемешку с матом и оскорблениями.
- Да по зубам надо было этому петуху за такие выкрутасы! - подначивал Петька.
- Подумаешь, просто поговорил с ней! - попытался ненавязчиво возразить я.
- Не, Егор, я этой плесени такого не оставлю! - обозлился Крюк. - Гниды должны знать своё место и не лезть на чужую территорию! Фу! Уж если б не народ вокруг, я бы ему грызло свернул.
- А вон он! - завопил Петька, и в тени высоких заборов мы увидели одиноко идущего Яшку, возвращавшегося домой.
Крюк и Петька среагировали бурно и быстро. В момент эти двое схватили Яшку за шкварняк и, попутно поливая самыми мерзкими словами на свете, затолкали в жигуль. Рулил Петька, я сидел на переднем сидении, Крюк и Яшка, на которого уже в салоне посыпались хлопки и встряски - на заднем.
- Отвалите от меня, суки! Выпустите! - орал Трепьев, чем вызывал большее раздражение у Крюка и злорадства у Петьки. Я же вжался в кресло и мечтал испариться из салона, чтобы вовсе не быть причастным к происходящему. Мне было ужасно стыдно перед Трепьевым, но и открыто пойти против компании не мог - боялся стать ещё одной мишенью.
- Егор, скажи им! Ты с ними за одно? А? - не унимался Яшка, стуча в моё кресло. - Куда вы, твари, меня везёте?
- Заткнись! - рявкнул Обажин. - Покатаемся!
Петька затормозил на каком-то пустыре. Яшку вытолкали из салона, следом повылезали и мы. Тут то Крюк впервые зарядил Трепьеву в лицо с такой силой, что последний не устоял на ногах. На пустыре не было освещения, только блеклый свет луны, но я разглядел то отчаянье на лице Яшки, какое не видел никогда и ни у кого более.
- Хватит! Что вы делаете?! - пытался он вразумить этих двоих.
- Заткнись, сволота! - заверещал Обажин и швырнул в лицо Яшке горсть чёрной земли.
Идею подхватил Крюк. Они вдвоём яростно швыряли в Яшку горсти земли, а вместе с ними и острые камни. Яшка попытался отползти в сторону, что лишь ещё более разозлило Крюка. Он пинком заставил Трепьева перевернуться на спину и тут же обрушил на его грудь два мощных удара ногой, как будто пытался раздавить жука.
- Стой! - выкрикнул я, попытавшись оттащить Крюка. - Это уже перебор! Нас посадят! Хватит!
От моих криков Крюк пришёл в себя.
- Ладно, хватит с него.
Петька, мельком взглянув на избитого и униженного Яшу, корчившегося на земле, напоследок плюнул в него, и мы удалились с пустыря в полной уверенности, что после случившегося Яшка отделается лишь побоями. Никто из нас не мог подумать, что бедный мальчик больше не покинет тот пустырь живым.
О смерти Яши мне уже следующим утром расскажет мама, прикрывая рот ладонью и качая головой. Сперва я не почувствую ничего, смогу даже позавтракать с абсолютно свободной от мыслей головой, но уже вскоре меня накроет животный ужас. И не будет больше ни дня, ни минуты, чтобы я не думал о содеянном.
Я проснулся рано, на мокрой от пота подушке. Сон-воспоминание терзал меня практически каждую ночь, время ни капли не помогало облегчить моё состояние, лишь алкоголь помогал забыться и не мучиться от кошмаров. Я смутно помнил вчерашний вечер. В коридоре не было кроссовок жены и сына. Оля уехала к родителям, обещала в скором времени подать на развод и забрать Антона.
Из зеркала в ванной комнате на меня смотрел жалкий человечишка с опухшим, не по годам морщинистым лицом.
***
Убийство я помню во всех подробностях. Но вот всё, что было после - крайне урывисто.
Отгремели похороны, на которые собрали всех одноклассников и учителей, у кого только была возможность прийти. У сельской церкви несколько дней подряд собирались люди. Они молились за Яшу - настолько наше тихое село потрясла новость об убийстве. Я наткнулся на эту процессию по дороге в магазин, послушал краем уха разговоры прихожан, но долго задерживаться рядом с толпой не стал.
Мои дни проходили как в тумане, но пустота и апатия нравились мне больше, чем горящий трепещущий страх. Родители видели моё состояние, но даже не подозревали, какую роль я сыграл в этой истории. Для них всё выглядело так, словно я, "добросердечный и чуткий ребёнок", как говорила бабушка, до глубины души потрясён смертью своего друга.
До учителей непонятным образом дошёл слух, что мы с Трепьевым "сдружились" за последнее время. Других "товарищей" в школе у него не было, поэтому именно мне поручили навестить семью Яшки и передать им соболезнования от всего класса. Я отнекивался, но мама, не менее других растроганная смертью совсем юного мальчика, настояла. Она решила, что избегание случившегося не поможет мне оправиться, так что разговор с семьёй погибшего будет только на пользу.
Трепьевы жили на окраине села, совсем не далеко от лесопосадки и злосчастного моста. Их двухэтажный, поросший местами каким-то ползучим растением дом был сборной солянкой всех возможных фактур и стилей: вот часть старого кирпичного фасада, вот новая деревянная пристройка, вот пластиковый, а вот деревянный балкон, вот кусок желтой стены и куча абсолютно разных окон.
Дверь мне открыла тучная женщина лет сорока-пятидесяти. Она была одета в лосины и розовую футболку, так что обтягивались все складки на животе, боках и ногах. Её веки были вымазаны блестящими тёмно-синими тенями, нарощенные ресницы, стоило ей широко распахнуть глаза, доставали почти до бровей, выведеных густым чёрным карандашом. Это была приёмная мать Яшки.
- А! Заходи. - сказала на и впустила меня внутрь.
Мы оказались в просторной гостиной, заваленной детскими игрушками. По диванам скакали два мальчика лет семи, а в углу, среди многочисленных карандашей и разбросанных по полу раскрасок сидела белокурая девочка в розовых калготках - единственный родной ребёнок Трепьевых из девяти (ранее десяти) имеющихся на попечении детей.
- Чаю выпьешь? - спросила их мамаша, на что я сразу же отрицательно помотал головой. Мне хотелось как можно скорее сбежать. С каждой секундой пребывания в этом доме мне становилось всё хуже и хуже. Казалось, что вот-вот эта женщина каким-то невообразимым, на уровне шестого чувства образом, раскроет мой секрет. И тогда мне конец.
Девчонка в розовых колготках кинулась в мою сторону.
- Это Соня, - констатировала хозяйка дома, - моя дочь.
- Ты Яшин друг, что ли? - поинтересовалась Соня, наивно наклонив свою белокурую головку. - А Яша умер. - сказала она так спокойно, что у меня задрожали колени. - Раньше надо было приходить!
- Соня! - зашипела мать девочки, и последняя тут же опустила взгляд в пол.
Я многие годы пытался восстановить дальнейшие события моего пребывания в доме Трепьевых, но почему-то этот момент в моём сознании словно заволокло туманом. Помню звон в ушах, голоса детей, помню пёстрые плакаты на стенах Яшкиной комнаты, но абсолютно не помню, о чём дальше разговаривал с его роднёй. Скомканно попрощавшись, я поспешил сбежать из этого места.
На улицах было пусто - к тому моменту жара достигла своего пика. Я бежал со всех ног, горячий песок забивался мне в сандалии. Тело взмокло. Оказавшись в своём дворе, я сразу же рванул к сараю. Мне требовалось укромное место, где можно было мало-мальски прийти в себя. Я понимал, что в тот момент выглядел, как припадочный. Никто не должен был видеть меня в таком состоянии. Я согнулся калачиком в дальнем углу сарая и изо-всех сил закрыл рот руками, чтобы не закричать. У меня случилась настоящая истерика. Мне не хватало воздуха. Мне было некуда бежать, не к кому обратиться. В целом мире не было ни одного человека, способного понять меня, исправить то, что я натворил, вернуть мне драгоценное спокойствие.
Жизнь никогда не будет прежней.
Моя жизнь закончилась.
***
И вот я вернулся в отчий дом впервые с момента выпуска из школы. Всё вокруг казалось таким знакомым и чуждым одновременно. Дом родителей со стороны шоссе закрывали тополя, которые перед моим отъездом были лишь низенькими деревцами. У въезда в село теперь красовался сетевой продуктовый; закрылся старый детский сад, а вместо него построили новое трёхэтажное здание из светлого кирпича. Странно было видеть прогнившую деревянную хижину с ржавым забором и заросшим двором и осознавать, что когда-то здесь проходило твоё детство.
Зачем я вернулся? Мне нужно было кое-что обдумать. Свои дальнейшие действия. Крюк умер от онкологии четыре года назад. Петьку Обажина жизнь закинула аж во Владивосток, у него жена и трое детей. Я твёрдо решил, что не сдам Обажина, не расскажу о его причастности к убийству. Только ради его новой семьи. Оставался только я.
Шумели тополя. Мама возилась с кастрюлями в летней кухне. Отца мы потеряли, он умер из-за осложнений после COVID-a. Я снова задумался о Яше.
"Мои биологические родители - наркоманы". - рассказал он мне в один из вечеров, когда мы прятались в лесопосадке. Мы курили, и я вдруг решил спросить Яшку, как тот оказался среди оравы детей Трепьевых.
"Отца в глаза не видел, знаю, что он свалил от нас, когда узнал о маминой беременности. С матерью мы жили в Астрахани. Она кололась, так что сам понимаешь... житёнка не сахар. Но знаешь, я в детстве не злился на свою непутёвую, хотя имел на это полное право".
Я замер, пытаясь переварить услышанное. Мне было удивительно, как спокойно Яшка рассказывает обо всех этих ужасах. Неужели ему не больно было вспоминать о матери? О своё загубленном детстве? Разве люди не стараются во что бы то ни стало стереть, спрятать эти воспоминания?
Но Яша продолжал. Он говорил и говорил, а я молча ждал, слушал. Так было правильно.
"Не подумай, мать меня не била или типа того. Сейчас я понимаю, что ей, видимо, вообще было плевать. Но тогда я этого не понимал. Можно сказать, именно я старался вытянуть нашу семейку. Мне было лет двенадцать тогда, а я уже попрошайничал, но в меру, никогда не задерживался на одном месте долго, так чтобы не поймали менты. Воровать - не воровал! Покупал потом хавку, тетради, ручки в школу. У матери вся зарплата уходила на дозу да на квартплату. Ну и всякое по дому тоже я делал. Вот только сам понимаешь - долго так жить было нельзя. Учителя заметили, в чём я хожу в школу, до них дошла инфа, что я клянчу деньги на улице. Короче, меня забрали в детдом. А от туда меня уже забрали тёть Света с дядь Сергеем. Так и живу у них теперь. О матери уже давно ничего не знаю и знать не хочу. С чужими людьми оказалось намного лучше, чем с ней".
"Ну и дела!"
"Ага. Хоть сериал снимай!"
Конечно, я искренне сочувствовал Яшкиной истории, но выразить это сочувствие словами было попросту невозможно. Настолько его рассказ поразил меня.
"Спасибо, Егор!" - неожиданно улыбнулся Трепьев.
"За что?" - больше прежнего удивился я.
"Ты первый, кому я всё это рассказал".
Не говоря ни слова матери, я ушёл со двора. Захотелось прогуляться, заглушить, если получится, дурные мысли. Лесопосадка за селом, где мы я Трепьевым часто тусовались в юности, поредела, превратилась в скопление высохших, полугнилых деревьев. Проходя мимо дома Трепьевых, который, к удивлению, сохранился именно таким, каким я видел его в последний раз, до меня донеслись весёлые возгласы и запах мангала. Во дворе, за длинным столом, собралась вся огромная семейка Трепьвых: повзрослевшие дети, постаревшие родители. Они пили, смеялись, передавали друг другу тарелки с салатами и ароматным шашлыком. Я сразу же выцепил взглядом Соню - девочку с белокурыми волосами, родную дочь хозяев дома. Как же она выросла! Но ведь я помню её совсем крохой, странно теперь смотреть на неё, как на красивую молодую женщину. Я опустил взгляд в пол и двинулся дальше.
- Егор? Ты что ли?! - остановила меня какая-то женщина. От её неожиданного оклика я перепуганно вздрогнул.
- Мы разве знакомы? - спросил я, мысленно перебирая все своих старых знакомых женского пола. На ум ничего не приходило. Кто это? Может, бывшая одноклассница? Если я прав, годы знатно её потрепали. Хотя кто бы говорил, с моей-то рожей!
- Ну ты чего? Не узнал что ли? Олеся я. Ланская. Учились в параллели.
Вот тут-то я конкретно обомлел. Нет, я конечно и сам за эти годы знатно подрастерял юношескую красоту, но, увидев, что сделалось с Олеськой, ничего не смог поделать с шоком. Как ни вглядывался я в женщину перед собой, но не нашёл в ней даже намёка на ту девчонку, которую знал в школьные годы. Она совсем высохла, кожа её приобрела желтоватый оттенок, лицо исказил дешёвый и безвкусный макияж. Глядя на Ланскую, я осознавал, сколько же воды утекло с Того Самого вечера.
Жизнь Яши оборвалась. Я лишил его будущего, отобрал у него все, о чём он мечтал, всё, чего он мог достичь и что мог испытать.
Нет!
Я лишил его не только будущего, но и настоящего и даже прошлого! Ведь почему люди боятся смерти? Всё просто. Они боятся больше никогда не увидеть тех, кого любят, боятся, что многого не успели, что уже никогда не будут счастливы, боятся потерять себя - свои мысли, мечты и воспоминания, всё то, что делает нас личностью. Я лишил Яшу всего этого и мне нет никакого прощения. Однако я всё ещё жив. Яшка умер, но моя жизнь продолжается. И я хочу её сохранить, хочу ещё быть счастливым. И для себя я решил, что продолжу держать в секрете события, произошедшие двадцать один год назад.
"А может, я просто лицемерный и жалкий трус, трясущийся за свою шкуру, тогда когда понести ответственность за отнятую жизнь невиновного мальчика мне не хватит совести?" - эта мысль разъедала меня изнутри.
"Не думай об этом" - тут же твердил я себе. - "Не вздумай! Яшку это к жизни не вернёт. Подумай лучше о себе".
У меня не хватило смелости явиться на кладбище. Я бесцельно бродил по знакомым улицам посёлка, ноги сами привели меня к той самой реке, где я впервые заговорил с Яшей. В памяти всплывали только самые лучшие моменты, но почему-то на глазах наворачивались слёзы.
Я стоял на старом железном мосту, и солнце светило так же, как и двадцать один год назад. Вот только мне теперь тридцать шесть лет, а Яшке... а Яшке навсегда пятнадцать.
В моих воспоминаниях.
EdWeber