Страшилка

Силуэты

В тихом городке Луговое, где жизнь текла размеренно, появился незнакомец. Его звали Алексей, и он остановился в заброшенном доме на краю леса. Говорили, что дом был проклят: все, кто там жил, сходили с ума. Шёпоты о прошлом кружили в воздухе, словно осенний ветер.

Однажды ночью Алексей, не в силах уснуть, услышал мелодию. Она манила его, словно влечёт к себе. Он подошёл к окну и увидел в лесу их. Их называли «silounnie» (примечание: данное словосочетание является выдуманным) — силуэты танцующие под бледным светом луны. С замиранием сердца мужчина вышел наружу.

На краю леса его встретила группа людей с искажёнными лицами. Они улыбались, но в их глазах не было души. Алексей попытался уйти, но ноги словно приросли к земле. Мелодия становилась всё громче, затягивая его в танец.

Серые облака тяжело нависли над заброшенным городом, отбрасывая мрачную пелену на его улицы. Местные жители прятались в своих домах, волнуясь о своей безопасности, а ночные спасители плели свои тайные сети в предвкушении нового задания. Из темноты вышла Кейт — холодная смерть для оборотней. Лучший агент в секретном обществе истребительниц, она посвятила свою жизнь защите честных людей и охоте на зверей сомнительной морали. С её глазами, огненно красными в том свете, она осматривала улицы, ища следы тех, чей облик меняется на полной луне. Её оружие было тайным — арбалетом, созданным из древних технологий и откровений, чертежи которого были переданы из поколения в поколение и переданные только самым достойным. И стрелы, сделанные из серебристого металла, единственные, способные ранить этих неустанно преследуемых существ. На плече Кейт величаво украшала татуировка полной луны, символ её преданности к делу и постоянного напоминания о том, что она всегда под защитой лунного света. Но и не только это: татуировка придавала ей интуицию и силу, а боевые искусства, которым её обучили, делали её неуязвимой к ударам оборотней.

С чувством глубокой, но странной нежности смотрел я на свою подругу Мореллу. Случай свел нас нисколько лет тому назад, и с первой встречи душа моя занялась огнем, какого никогда до тех пор не знала; но не Эрос зажег этот огонь, и горько и мучительно было убеждение, постепенно вкоренившееся в моей душе, что я не могу определить его сущность и управлять его смутным пылом. Мы встретились, и судьба связала нас перед алтарем. Однако Морелла избегала общества и, привязавшись исключительно ко мне, доставляла мне счастье. Ведь счастье - удивляться, и счастье - мечтать.

Морелла была очень образованна. Ее дарования были незаурядные, силы ума колоссальные. Я это чувствовал и во многом сделался ее учеником. Но скоро я открыл, что, может быть, под влиянием своего пресбургского воспитания, она давала мне читать массу тех мистических сочинений, которые обыкновенно считаются мусором ранней германской литературы. Эти сочинения, по непонятной для меня причине, были любимым и постоянным предметом ее занятий, а что со временем они сделались тем же и для меня - это следует приписать простому, посильному влиянию привычки и примера.

Если не ошибаюсь, мой рассудок в этом не играл существенной роли. Или я мало знаю себя, или мои взгляды были вовсе не идеалистического характера, и мистицизм, которым я питался, не положил никакого отпечатка на мои поступки или дела. Убежденный в этом, я всецело отдался руководству жены и вступил, не колеблясь, в круг ее занятий.

Взор, как у статуи, и нем, и углублён,
И без вибрации спокоен, утомлён.
Такой бы голос шел к теням, от нас ушедшим.
— Поль Верлен

В этот ненастный день фамильное кладбище, скрывающееся за садом поместья, утопало в предрассветных сумерках. Серое небо вспыхивало яркими багряными всполохами, которые напоминали лопнувшие в воспалённых глазах сосуды, и предвещало приход очередных заморозков. Лучи тлеющего рассвета горящими языками наступающего утра слизывали с небосвода остатки бессонной ночи.

Задумчивый молодой человек, хозяин тёмных владений, одиноко прогуливался вдоль покосившихся крестов, надтреснутых надгробий и безносых статуй серафимов, пытался согреть озябшие, трясущиеся руки, белые, как туман, призрачным подолом скользящий по чёрной земле. На кладбище было тихо и спокойно, лишь вороны изредка нарушали тишину покоившихся в могилах мертвецов, хрипло каркая, будто бы высказывая недовольство своим утомительным птичьим существованием. Одинокий человек остановился у кладбищенской ограды и тоскливо поник, его внимание привлёк голый кустарник, с веток которого, растянувшись кружевом, свисала хрупкая паутина. В искусно сплетённые сети попала бледная бабочка, смиренно дожидающаяся своей неизбежной участи. "Как жаль", — с тоской подумал молодой человек и побрёл в сторону старого склепа, в который заглядывал несколько раз за последнее время.

«О покойниках говорят либо хорошо, либо молчат». На похоронах Арсения стояла гробовая тишина. Но когда начались поминки, присутствующие стали говорить правду об усопшем.

Оказалось, что даже присутствующие родственники с облегчением вздохнули после кончины этого человека. Он оказался на редкость мерзопакостным человеком, но оно и не странно, потому что он занимался серьезным бизнесом, а в этой сфере приходится быть жестоким и непоколебимым, иначе тебя задавят, съедят.

Вы можете подумать, что родные радовались, потому что им досталось наследство? Тогда вы глубоко ошиблись. В завещание было написано, что все имущество и деньги должны положить ему в гроб. Конечно, была попытка договориться с нотариусом, не делать этого, но он был непреклонен. Видимо Арсению удалось его запугать до такой степени, что тот не мог и подумать о нарушении завещания.

Я навещал могилу деда,
Когда в семейный склеп вошел,
Где упокоился мой предок,
Вниманье обратил на пол:

Разбросаны листы бумаги.
Подумав, это мародер,
А может статься, и бродяги
Оставили в нем этот сор,

Листы собрав, я удивился.
На них престраннейший рассказ!
Домой как только возвратился,
Перечитал его не раз.

Очнулся я в старинном склепе,
Не помня, как попал сюда,
Но почему-то верил слепо,
Что это вовсе не беда.

Раздался голос грубоватый,
Передо мной возник старик.
Он был немного жутковатый,
Имел довольно странный лик:

Камзол расстегнут, треуголка,
И до колен его штаны,
Русалка - на груди наколка,
И шрамы страшные видны.

Эту историю рассказал мне человек живший на улице, нет, не бомж, но жил почему-то на улице, не знаю почему, которого звали Коля.

После тренировки я решил посидеть в парке, отдохнуть после тяжёлой тренировки. Тут подошли девчата, стало намного веселее. Время шло, незаметно подкралась ночь. На сон грядущий решил пощекотать девочкам нервишки страшными историями собственного сочинения. Всех будто прорвало, истории лились ручьем, были довольно жуткие, но и без откровенных выдумок дело не обошлось. Вот, после очередной байки с соседней лавочки, из-под тени дерева прозвучал голос какого-то странного неизвестного мне мужчины. Это был обыкновенный бродяга. Он подошёл ко мне с просьбой закурить. Долго извинялся за свой вид и то, что нечаянно нас подслушал. Мужик, надо сказать, был не из тех пьяниц, что ходят с опухшими лицами, стреляя мелочь на бутылку. Представился Колей. И предложил рассказать нам свою историю. Мы охотно согласились.
Далее буду излагать от его лица.

В одной из служебных московских командировок довелось почти две недели жить в одном гостиничном номере с мужиком из прокурорских. Назвался Павлом. Парень удивлял меня тем, что ни одного вечера не провёл без двух-трёх, а то и больше, бутылок пива. Мне так было бы тяжеловато. Он же признавался, что иногда и в обед пропускал парочку. В златоглавую замело его из Саратова, тоже по службе. После вечернего пиваса Паша становился дюже разговорчивым. Много чем делился из своей сурьёзной биографии. Всех случаев, конечно, не вспомнить, но один, довольно жутковатый, в памяти отложился...

Матвей Данилович жил со своей супругой Аннушкой в любви и согласии без малого сорок лет. Когда оба вышли на заслуженную пенсию, сидеть с утра и до вечера сиднем в городской квартире быстро осточертело. Пусть в трёшке, пусть в центре Саратова. Всё одно тоска смертная. Вот и стали они ближе к лету присматривать себе дачный участочек за городом. Чтобы, значит, вовсе со скуки не помереть. А тут как раз кто-то из знакомых дом в глухомани продавал. Съездили, посмотрели на объект. Понравилось. Даже очень. К тому же цена до безобразия приятная.
Недолго раздумывая, ударили с продавцом по рукам и принялись обживать приобретение. Дом был крепкий. В огороде баня под стать. А места вокруг какие!.. Лес, речка, поля васильковые. Колхоз-то развалился, деревенские мал-помалу разбежались кто куда. С десяток обитаемых дворов лишь осталось. Да и в тех старичьё одно. Но Матвею с женой оно и лучше. В городе эта людская суета до того достала...

Я проснулся на удивление бодрым, левая ладонь не болела, рана на ней зарубцевалась.
Настроение было прекрасное, хотелось петь.
Я пошел в туалет, громко напевая.
- Чувствую, вчера ты сделал все домашние задание и к урокам в школе готов - сказал папа, размешивая чай, когда я пришел на кухню.
- Да, все сделал, - соврал я.
К домашке я вчера даже не притронулся.
В школе я умудрился получить сразу две пятерки, причем получил их очень легко, поэтому шел к склепу в приподнятом настроении.
В этот раз дверь открылась без скрипа, я вошел внутрь и рывком открыл крышку люка. Прежде чем спустится по лестнице, я надел перчатки и, грохоча, стал спускаться вниз. Как только я оказался внизу, вспыхнула пентаграмма и беззвучно появился господин в капюшоне.