Ярослав Яровский и Иван Поземельный сидели на кухне и неспеша потягивали пиво, закусывая сухариками. Хозяин кухни, да впрочем и "всея квартиры", как он сам выразился, столетний дед, сидел напротив и с размеренностью автомата отправлял в рот кусочки жареной картошки, обильно посыпанной укропом.
Несмотря на столетний возраст, дедок не представлял собой ходячую развалину. Среднего роста, жилистый, лысый, он лицом и черепом смахивал на Дуэйна Дугласа Джонсона, разве кожа темнее. Велотренажёр в комнате и шведская стенка с боксёрской грушей явно не просто так занимали место в комнате. А ноут, на котором дед работал в графическом редакторе в перерывах между едой и разговором, окончательно убедил гостей в отсутствии маразма и весёлого человечка Альцгеймера в голове хозяина.
Поэтому и слушали его Ярослав и Иван внимательно, не перебивая. А дед вёл своё повествование, не отвлекаясь от еды и стуча пальцами по клаве ноута и водя мышкой. Внеся изменения в рисунок, дед продолжал рассказ.
Несмотря на столетний возраст, дедок не представлял собой ходячую развалину. Среднего роста, жилистый, лысый, он лицом и черепом смахивал на Дуэйна Дугласа Джонсона, разве кожа темнее. Велотренажёр в комнате и шведская стенка с боксёрской грушей явно не просто так занимали место в комнате. А ноут, на котором дед работал в графическом редакторе в перерывах между едой и разговором, окончательно убедил гостей в отсутствии маразма и весёлого человечка Альцгеймера в голове хозяина.
Поэтому и слушали его Ярослав и Иван внимательно, не перебивая. А дед вёл своё повествование, не отвлекаясь от еды и стуча пальцами по клаве ноута и водя мышкой. Внеся изменения в рисунок, дед продолжал рассказ.
- Это после войны было. В сорок седьмом году. Я служил в милиции. Комиссовали меня по ранению в сорок третьем. Аккурат после Курской дуги. Полгода в госпитале, в декабре выписался, комиссия, то-сё и усё. Не годен. Ну, кому что. Может, и в пехоту или ещё куда там я и был не годен, а вот милиция меня к себе взяла с радостью. Ну, там паёк, место в общежитии. Много ли вдовцу надо было?
В те годы голод в стране был. Народ война повыбила, колхозы не восстановились ещё, техники, чтоб пахать и сеять, не было, да и засуха сказалась. Я даже не скажу где было хуже: в городе или в деревне. Мы в городе не работали. Ездили по деревням и сёлам, которые после оккупации только восстанавливались. Где кража, где убийство, где случай каннибализма. Да-да, было и такое. Но самый страшный случай запомнился мне в мае того года.
К нам в отделение, под утро, кто-то постучался. Я и мой коллега - Васька Ворон - были дежурными. Отперли. За дверью цыганёнок. Обычный такой, лет девяти. Как позже выяснили, ему и вправду девять лет было. Прошмыгнул он вовнутрь и сразу под стол спрятался. Мы с Василием переглянулись, попробовали заговорить с нем, да цыганёнок просто заскулил: не выдавайте меня, говорит, меня и моих братишек убить хочут. Мы сразу стойку сделали, не хуже охотничьих собак. Кто? Что? Где? Как?
Оказалось, что в таборе ихнем, что за озером стоял, старики решили, что детей слишком много и не прокормить им их всех. Это-то нас с Васькой не удивило. Но когда цыганёнок рассказал, что именно они там, цыганские старики делать удумали, у нас фуражки на голове зашевелились. Ну, ладно бы выгнали лишних детей из табора. Пусть бы вместе с мамками ихними. Хоть гадство, но куда ни шло. Но те придумали лишних детей убить. Убить лишние рты. Но не это само нас потрясло. Мы когда оккупированные области освобождали, всегда находили сожжённые деревни. И знали, что фашисты, отступая, жителей живьём сжигали. Так и в том таборе, со слов цыганёнка, старики решили лишних детей... сжечь. Даже костёр сложили. Он вечером из своей кибитки выскользнул, подкрался и подслушал их разговор. Разговор цыганских баро. Те обсуждали, как выбирать тех, кому... кого того. Порешили оставить только тех, кому меньше четырёх лет и больше одиннадцати. Но нашему гостю-то девять было. Он смекнул, что ему и его братьям прямая дорога на тот костёр, да и слинял, пока мог. С вечера до утра огибал озеро, а утром вышел на село и набрёл на наше отделение.
Мы сразу позвонили в райцентр, а у цыганёнка спросили, сколько народа, есть ли оружие, не знает ли он, сколько таких детей могут убить? Он ответил, что оружие есть, а сколько народа он не знает, потому что считать не умеет. Тогда мы попросили его назвать хоть фамилии и имена, если ему известно. Из его рассказа мы выяснили, что в таборе ихнем всего пять мужиков и десятка два женщин. Пять семейных и десяток вдов, не считая незамужних. Почти все с детьми. И не по одному ребёнку у каждой. По пять, по шесть. Чуть больше восьмидесяти детских душ мы насчитали. А баро, старики ихние, решили всех детей, от четырёх до одиннадцати лет, убить. Это почти половина. Понимаете? Половину всех детей таборе решили сжечь как лишних. С райцентра нам ответили, что машина только завтра днём будет. А цыганёнок говорит, что начнут уже утром, с рассветом.
В общем, поднялись мы с Василием, взяли ППШ наши, сели в лодку и погребли через озеро. Лошадей не было, а на мотоцикле через лес... ночью...
Два часа гребли мы через озеро до того берега. Василий в разведке служил. Он правильно рассчитал где нам на берег выйти, чтоб собаки нас не учуяли. Но, пока мы пробирались вдоль берега, там, в таборе, началась движуха. Уже посветлело и на фоне неба я увидел дым. А потом женский вой и детские крики.
Мы рванули, дороги не разбирая. Выскочили на опушку, а там табор ихний стоит, кибитки, бабы воют. А между нами и табором горит костёр. И представляете, до сих пор не забуду. Лежат на траве дети. Много детей. А пятеро здоровых мужланов подходят, берут их на руки, приносят к костру и бросают в огонь. Мы с Васькой рявкнули в две глотки: ни с места, милиция. Но нам ответили очередью из автомата. Василию сразу досталось. Наповал. Мне только ногу прострелили. Упал я. Но а как мне стрелять? У этих бабы за спиной. На линии огня. Изловчился кое-как, дал очередь. Двоих отправил на небеса. Остальных цыганки сами оприходовали.
Потом мы костёр тушили, вытаскивали тех, кого успели в огонь бросить. Четверых ребятишек не спасли. Троих вытащили живых, но обгоревших.
Женщины рассказали, что утром всех детей собрали, велели раздеться и встать в шеренгу. Потом шли вдоль и выбирали. Подойдет и говорят: лишний. Бабы ихние никак понять не могли, как лишних выбирают. Почему этот лишний, а этот нет? Не знали они, кого из детей баро заранее на заклание назначили. Показывает пальцем и говорит: лишний. Тому сразу верёвкой руки связывают и отводят к костру. Положат лицом на траву и ноги свяжут. Так тридцать девять детей цыганкие баро отобрали. Женщины ничего мужьям сделать не могли. У тех автомат был. Куда им безоружным? Они и так своих мужей боялись.
Зажгли мужики костёр и стали детей в огонь бросать. Успели семерых бросить, пока мы не подоспели. Четверых, как я уже сказал, не спасли.
Дед замолчал, проглотил последнюю картофелину и свернул окно на ноуте.
- Тех их них, кого женщины не забили, повязали и отправили в город на суд. А я нашёл мать того мальчика, который к нам прибежал и отвёз в село, в отделение к сыну. Ну, и прожили мы с моей Зорой тридцать лет, пока в семидёсятых не забрало её воспаление лёгких. А Мануш, тот самый её сын, который прибежал к нам в ту ночь, подарил мне четырёх внуков. Почти половину из всех.
В те годы голод в стране был. Народ война повыбила, колхозы не восстановились ещё, техники, чтоб пахать и сеять, не было, да и засуха сказалась. Я даже не скажу где было хуже: в городе или в деревне. Мы в городе не работали. Ездили по деревням и сёлам, которые после оккупации только восстанавливались. Где кража, где убийство, где случай каннибализма. Да-да, было и такое. Но самый страшный случай запомнился мне в мае того года.
К нам в отделение, под утро, кто-то постучался. Я и мой коллега - Васька Ворон - были дежурными. Отперли. За дверью цыганёнок. Обычный такой, лет девяти. Как позже выяснили, ему и вправду девять лет было. Прошмыгнул он вовнутрь и сразу под стол спрятался. Мы с Василием переглянулись, попробовали заговорить с нем, да цыганёнок просто заскулил: не выдавайте меня, говорит, меня и моих братишек убить хочут. Мы сразу стойку сделали, не хуже охотничьих собак. Кто? Что? Где? Как?
Оказалось, что в таборе ихнем, что за озером стоял, старики решили, что детей слишком много и не прокормить им их всех. Это-то нас с Васькой не удивило. Но когда цыганёнок рассказал, что именно они там, цыганские старики делать удумали, у нас фуражки на голове зашевелились. Ну, ладно бы выгнали лишних детей из табора. Пусть бы вместе с мамками ихними. Хоть гадство, но куда ни шло. Но те придумали лишних детей убить. Убить лишние рты. Но не это само нас потрясло. Мы когда оккупированные области освобождали, всегда находили сожжённые деревни. И знали, что фашисты, отступая, жителей живьём сжигали. Так и в том таборе, со слов цыганёнка, старики решили лишних детей... сжечь. Даже костёр сложили. Он вечером из своей кибитки выскользнул, подкрался и подслушал их разговор. Разговор цыганских баро. Те обсуждали, как выбирать тех, кому... кого того. Порешили оставить только тех, кому меньше четырёх лет и больше одиннадцати. Но нашему гостю-то девять было. Он смекнул, что ему и его братьям прямая дорога на тот костёр, да и слинял, пока мог. С вечера до утра огибал озеро, а утром вышел на село и набрёл на наше отделение.
Мы сразу позвонили в райцентр, а у цыганёнка спросили, сколько народа, есть ли оружие, не знает ли он, сколько таких детей могут убить? Он ответил, что оружие есть, а сколько народа он не знает, потому что считать не умеет. Тогда мы попросили его назвать хоть фамилии и имена, если ему известно. Из его рассказа мы выяснили, что в таборе ихнем всего пять мужиков и десятка два женщин. Пять семейных и десяток вдов, не считая незамужних. Почти все с детьми. И не по одному ребёнку у каждой. По пять, по шесть. Чуть больше восьмидесяти детских душ мы насчитали. А баро, старики ихние, решили всех детей, от четырёх до одиннадцати лет, убить. Это почти половина. Понимаете? Половину всех детей таборе решили сжечь как лишних. С райцентра нам ответили, что машина только завтра днём будет. А цыганёнок говорит, что начнут уже утром, с рассветом.
В общем, поднялись мы с Василием, взяли ППШ наши, сели в лодку и погребли через озеро. Лошадей не было, а на мотоцикле через лес... ночью...
Два часа гребли мы через озеро до того берега. Василий в разведке служил. Он правильно рассчитал где нам на берег выйти, чтоб собаки нас не учуяли. Но, пока мы пробирались вдоль берега, там, в таборе, началась движуха. Уже посветлело и на фоне неба я увидел дым. А потом женский вой и детские крики.
Мы рванули, дороги не разбирая. Выскочили на опушку, а там табор ихний стоит, кибитки, бабы воют. А между нами и табором горит костёр. И представляете, до сих пор не забуду. Лежат на траве дети. Много детей. А пятеро здоровых мужланов подходят, берут их на руки, приносят к костру и бросают в огонь. Мы с Васькой рявкнули в две глотки: ни с места, милиция. Но нам ответили очередью из автомата. Василию сразу досталось. Наповал. Мне только ногу прострелили. Упал я. Но а как мне стрелять? У этих бабы за спиной. На линии огня. Изловчился кое-как, дал очередь. Двоих отправил на небеса. Остальных цыганки сами оприходовали.
Потом мы костёр тушили, вытаскивали тех, кого успели в огонь бросить. Четверых ребятишек не спасли. Троих вытащили живых, но обгоревших.
Женщины рассказали, что утром всех детей собрали, велели раздеться и встать в шеренгу. Потом шли вдоль и выбирали. Подойдет и говорят: лишний. Бабы ихние никак понять не могли, как лишних выбирают. Почему этот лишний, а этот нет? Не знали они, кого из детей баро заранее на заклание назначили. Показывает пальцем и говорит: лишний. Тому сразу верёвкой руки связывают и отводят к костру. Положат лицом на траву и ноги свяжут. Так тридцать девять детей цыганкие баро отобрали. Женщины ничего мужьям сделать не могли. У тех автомат был. Куда им безоружным? Они и так своих мужей боялись.
Зажгли мужики костёр и стали детей в огонь бросать. Успели семерых бросить, пока мы не подоспели. Четверых, как я уже сказал, не спасли.
Дед замолчал, проглотил последнюю картофелину и свернул окно на ноуте.
- Тех их них, кого женщины не забили, повязали и отправили в город на суд. А я нашёл мать того мальчика, который к нам прибежал и отвёз в село, в отделение к сыну. Ну, и прожили мы с моей Зорой тридцать лет, пока в семидёсятых не забрало её воспаление лёгких. А Мануш, тот самый её сын, который прибежал к нам в ту ночь, подарил мне четырёх внуков. Почти половину из всех.
Serg