1000 Причин стать убийцей - Вы все какие-то безжизненные...

Это продолжалось весь год.

Когда Петя рассказывал про Базарова — это было «глубоко». Когда Антон пересказывал ту же сцену дословно — это было «сухо».
Когда Петя срывал уроки, Иван Петрович называл это «ярким темпераментом». Когда Антон просил тишины, Иван Петрович кидал в него мелом и говорил:
— Успокойся, ты не дома, не надо командовать.

Антон не был ничем хуже. Наоборот — он был умным, тихим, внимательным. Его любили другие учителя. Но именно здесь, на уроках литературы, он чувствовал себя каким-то лишним.
Он даже начал думать, что, возможно, с ним правда что-то не так. Что он — не человек, а тень. Лишняя буква в чужом абзаце.

— Я думаю, Петя видит в героях то, что другие не замечают, — говорил Иван Петрович на родительском собрании.
— А Антон? — спросила мама. — Мой сын каждый вечер читает. Он анализирует. Он...
— Ну, Антон... С ним всё в порядке, но он слишком... линейный. У него нет полёта.
Мать посмотрела на сына. Он стоял в углу, слушал.
Потом просто кивнул.
Он был приучен не спорить.

В десятом классе Петя начал подрабатывать — его взяли на телевидение, в какой-то подростковый шоу-блок. Он рассказывал про музыку, делал обзоры, шутил.
Все были в восторге.
Однажды его показали по местному каналу. На следующий день Иван Петрович принёс проектор и заставил весь класс смотреть фрагмент.
— Вот что значит — раскрыться! — восхищался он. — Голос, дикция, энергия... не то что у вас.
Антон слушал и думал: «А что — у нас не может быть дикции? Мы все обречены быть массовкой для его главного актёра?»

Один день стал переломным.
Шёл городской конкурс чтецов. Антон готовился неделю. Принёс стихотворение Цветаевой, репетировал, даже позвал подругу, чтобы слушала и давала советы.
А Петя... Петя пришёл без подготовки, прочёл Ахматову с листа, забыл слова, сбился на середине — и всё равно прошёл в финал. Иван Петрович хлопал ему первым.
Антона в финал не взяли.

— Понимаешь, Антон, ты всё делаешь правильно, — сказал Петрович. — Но в тебе нет... искры. Ты старательный. Ты как швейцарские часы. А надо — как салют в июне.
Антон кивнул.
Потом вышел на улицу. Долго стоял под дождём.
И в голове возникло слово: «Любимчик».
Не «ученик», не «талант», а именно любимчик. Как у бабки с деменцией — один внук любимый, другой — просто живёт.
И тогда он понял: это не ошибка. Это система. Он мог бы спасти Пушкина от дуэли — и всё равно бы получил «удовлетворительно».

К одиннадцатому классу Петя стал практически богом. В столовой ему давали вторую котлету. На линейках он стоял с микрофоном. Учителя хвалили его на переменах.
Антон больше не пытался бороться. Он просто наблюдал.

Однажды Петя прогуливал урок, и Иван Петрович с грустью говорил:
— Не хватает нам Пети сегодня... Вы все какие-то безжизненные.
А Антон сидел перед ним. Живой.

В апреле Иван Петрович объявил:
— Класс должен сделать стенгазету про Пушкина. Петя — ответственный, как самый креативный. А Антон... ну, ты можешь проверить орфографию.
И тогда он сказал:
— Я не буду.
Класс замер. Учитель удивился.
— Что значит — не будешь?
— Это значит, что я не участвую в культе личности.

Тишина.
Потом кто-то хихикнул.
Потом Петя громко сказал:
— Это зависть. Типичная зависть.
Антон просто встал и ушёл.

Через неделю Иван Петрович пропал.
Сначала говорили, что он заболел. Потом — что уехал. Потом — что уволился.
Но это была ложь.

Его нашли в конце мая, в гаражах, под бетонной плитой. Лицо было изуродовано. На лбу были написаны слова: «Где твой любимчик теперь?».

Осенью Антон поступил на филфак. Закончив. Стал преподавателем.
И вот теперь он ведёт урок в обычной школе. Стоит у доски и говорит:
— У каждого героя есть тень. И у каждого учителя — выбор. Видеть класс целиком... или смотреть только на сцену, где играет его Петя.

Он делает паузу.
Смотрит на парня в углу. Молчаливого, с тетрадкой на коленях.
— Что скажешь, Саша?
Тот поднимает голову.
Говорит тихо:
— Я думаю, Базаров... просто устал. От пустых слов.
Антон улыбается.
— Отлично. Именно так. Словам нужно ухо, а не мегафон.

Он закрывает журнал.
И думает: «Теперь я тот, кто выбирает. И мой выбор — не повторить его ошибку».

Но иногда, по ночам, он всё ещё видит тот лоб.
С надписью.
С вопросом.
И никого, кто смог бы на него ответить.

***

Это был май.
Город стоял в духоте, асфальт пах расплавленной резиной, и окна школьных классов были раскрыты настежь. Последний месяц перед выпуском — когда учителя уставшие, ученики злые, а воздух как будто звенит от накопленного недовольства.

Антон следил за Иваном Петровичем уже неделю. Он знал, где тот живёт, знал его маршрут, видел, как тот по вечерам идёт в магазин за бутылкой сухого. Знал, что каждый вторник Иван Петрович заходит в гараж — хранил там старые книги, газеты, вещи бывшей жены, какую-то рухлядь, которую давно стоило сжечь.

В этот вторник Антон пришёл раньше.

Гаражи стояли в ряд, ржавые, с облупленной краской, некоторые давно были заброшены. Он залез через соседнюю крышу, открыл щель сверху — дышать было трудно: всё внутри пахло старым клеем, бензином и бумагой.
Он приготовил всё заранее: толстую арматуру, кусок ткани, строительные перчатки. Взял даже старый диктофон — не включать, нет — просто держать в руке, чтобы было чувство, что он может записать, если что-то пойдёт не так.

Когда замок клацнул, сердце забилось как у загнанного зверька.
Петрович вошёл, щёлкнул фонариком, что висел на проводе, и закашлялся.
— Чёртов хлам, — пробормотал он. — Всё выкинуть бы к чёртовой матери...

Антон стоял в тени. Не дышал. Не шевелился.

Петрович включил свет, пошёл к коробке с книгами, начал перебирать что-то...
Потом замер.
Почувствовал?
Услышал?

— Кто здесь? — сказал он резко.
Повернулся.
Их глаза встретились.
— Ты?
Антон вышел из тени. Медленно. Как будто на сцену.
— Ты что, следишь за мной? — Петрович сделал шаг назад, нервно усмехнулся. — Ну и... зачем ты пришёл?

Молчание.

— Не нравится тебе моя оценка? Опять показалось, что я Пете больше баллы ставлю? Господи, ну ты же взрослый человек, Антон. Мы же не в детском саду...
Антон сжал арматуру.
— Вы не понимаете. Это не про оценки.
— А про что?
— Про то, как вы меня стирали. Каждый урок. Каждую фразу. Системно. Уверенно. Как будто я — ошибка в вашей жизни.

Петрович поморщился.
— Ты драматизируешь. Господи, тебе психолог нужен, а не сцена. У тебя какое-то маниакальное воображение.

Антон шагнул ближе.
— Нет. У вас мания — любить одного и плевать на всех остальных.
— Я просто ставлю оценки, Антон. Я — учитель, а не судья. Ты хочешь, чтобы тебя любили? Иди к маме. Уроки — не место для обидчивых.

В этот момент что-то хрустнуло в груди.
Не у Петровича — у Антона.

Он поднял арматуру и нанёс первый удар.
Не в голову — в плечо.
Метко. С силой.
Так, чтобы почувствовать треск.

Петрович закричал.
Повернулся, попытался отбежать — но второй удар пришёлся в спину. Потом — по затылку. Потом — снова в бок.

Крики стихли.
Потом было только хриплое дыхание.
И звук крови, падающей на бетон, как капающая вода в пустом доме.

Антон встал над телом.
Смотрел.
Долго.

Потом опустился на корточки. Вынул из кармана ручку.
Медленно, как в кабинете, когда выводил заголовок на доске, он начал писать. На лбу.
«Где твой любимчик теперь?»
Рука дрожала.

Он отнёс тело к задней стене гаража, где когда-то был пролом. Там лежали плиты, старый шифер. Он накрыл его, как мог. Не с прятанной яростью — скорее с остывшим презрением. Как если бы прибирался после чьей-то пьянки.

Он вытер перчатки.
Выключил свет.
И вышел.
Ночь была тёплая.
Пахло сиренью.

Он шёл домой, как и раньше — тихо, незаметно.
Прошёл мимо старшей школы, мимо стадиона, где когда-то Петя срывал уроки, мимо курилки, мимо мусорки.
И только тогда впервые подумал: «А вдруг он был прав? А вдруг это просто зависть?».
Но ответа не было.
И не будет.

***

Дело Ивана Петровича положили в архив.
Причина смерти: «Черепно-мозговая травма, полученная от тупого предмета».
Квалификация: убийство неустановленным лицом.
Перспектива: «Не раскрыто».