Женщина с картины

До свадьбы меня пару раз возили в этот их коттедж, резиденцию, особняк или как он там называется. Да, три этажа, тридцать комнат, как я и сказала. Вот вам дом, молодые. Живите, мол, радуйтесь. Вообще-то это их фамильный дом, но мама Уильяма умерла уже давно, а отец заявил, что хочет "дожить свой век" (так и сказал, но он действительно совсем не юн) в месте где-нибудь потише и поскромнее. Ну, и молодожёнам не мешать. То есть весь дом был целиком в нашем распоряжении.

"Прикольно", - подумала я, когда мы приехали туда утром. Днём в нем было тоже ничего, но пустовато, а вот ночью на меня словно бы навалилась тяжесть всех этих комнат, стен, люстр и ковров. Всей этой пустоты вокруг, где живая душа - только ты. И даже храпящий рядом Уил не помогал справиться с жутким одиночеством.

Свадьба прошла летом, на улице, под палящей невыносимой сорокоградусной жарой. Не знаю, как сто с лишним человек приглашённых гостей, а я отлично ощущала, как плавится кожа. После клятв, обменов кольцами и поцелуев, означавших для меня решительный отказ от свободной жизни, переодеть свадебное платье во что-то более современное и комфортное мне не разрешили. Нет, платье-то красивое, изящное и элегантное, но какое же, чёрт возьми, неудобное...

Мама со слезами на глазах сказала, что я наконец-то стала взрослой девочкой и совершила по-настоящему важный шаг. Добилась своего. Папа Уильяма с улыбкой пожелал нам "скорее сделать наследника". Надеюсь, он не видел, как меня передёрнуло от такого пожелания. Тётушка Мэтт как всегда оказалась оригинальна и долго рассказывала всем о том, как была удивлена, увидев "своего Джейми во всей красе в первую брачную ночь". Словом, моя семейная жизнь начиналась как дешёвый ситком.

Потом был медовый месяц в Майами, где я чуть не утопила Уила два раза, но, поскольку завершить начатое так и не удалось, рассказывать там не о чем.

Картину я нашла, роясь в доме.
Именно роясь, хотя Уил попросил убраться. Убираться я никогда не любила, а вот любопытства всю жизнь было не занимать. Правда, шкафы и комоды не скрывали никаких тайн, кроме книг и постельного белья, на кухне нашлась лишь посуда и жутко древний нераспакованный набор фарфоровых чашечек, в погребе обнаружились вина, что уже было более заманчивой находкой, но я ждала чего-то поинтереснее.

Чердак был откровенно захламлен: куча досок, старого изорванного тряпья, игрушек и прочего. Среди всей этой вакханалии мне и попалась картина.

Портрет женщины, не слишком юной, но явно не старше тридцати пяти. Сзади на фоне был будто бы какой-то зелёный сад, да и сама женщина словно олицетворяла собой природу - прекрасную, девственную, чарующую. Копна солнечных, золотисто-рыжих волос обрамляет бледное и розовощёкое сердцевидное лицо. На губах расцвела кроткая улыбка Джоконды. А глаза... Глаза были чёрными, по-настоящему чёрными и затягивали, как омуты. Я ужаснулась, взглянув в них первый раз, потому что почувствовала, будто лечу, лечу в бездну, во тьму.

Глаза, взирающие зло и ехидно с такого умиротворённого лица, пугали. Как змея, притаившаяся в ветвях красивого дерева. Девушка казалось безумной и жесткой, и она словно следила этими чёрными провалами за каждым моим шагом.

Спрятать её подальше, обратно, к другому мусору, я не успела. Уил поднялся на чердак и с восторгом оглядел работу неизвестного творца.

- Это мамин портрет, папа его купил когда-то у случайного художника, представляешь? - с воодушевлённым вдохом проговорил он. - Ну, он любит, чтобы всё было в лучшем виде, никогда денег не жалеет, всё берёт у известных профессионалов, а тут... Ты поняла.

Уильям с улыбкой уставился на меня. Кажется, ожидал, что я поддержу его энтузиазм. Он что, не видит, какая она жуткая?

Так кошмарный портрет перекочевал из глубин чердака в гостиную, где я с тех пор старалась не находится, потому что терпеть на себе непрекращающееся ощущение взгляда этих глаз было невыносимо.

А теперь вот мой благоверный уехал куда-то по делам на пару дней, напоследок попросив меня не ревновать. Ага, обязательно. Ладно, не время для рефлексий, ведь возникла проблема посерьёзней - мне придётся провести эти дни наедине с картиной! Боже, какой кошмар.

Я нехотя клюнула Уила в щёку, хлопнула дверью, наблюдала, как машина скрывается вдали, зашла на кухню... И замерла.

Она была в соседней комнате. Прямо за стеной. Я готова была поклясться, что чувствую этот взор мерзким липким холодком по спине. Я оглянулась по сторонам. Дом был таким красивым, таким уютным и светлым, но мне всё казалось, что через несколько секунд я услышу подозрительный шум из гостиной, и тогда дом превратится в склеп.

Я вышла из кухни. Дверь в гостиную была открыта. Я не могу себя заставить. Просто не могу и всё! Поэтому закрываю глаза и проскакиваю мимо за пару мгновений, но уже потом не выдерживаю и бросаю взгляд в пустоту дверного проёма - картина прямо там, её отлично видно, и она словно усмехается моему страху, плотоядно скаля зубы. "Сейчас, подожди-подожди, скоро, скоро убежать не получится...."

Взлетаю по лестнице, а ступеньки как будто рушатся под моими ногами. Интересно, как лучше: подняться на третий этаж, повыше, или всё же на второй? Если срочно придётся убегать из дома.
- Господи, - говорю вслух и останавливаюсь. - Ну что, она из рамки вылезет? - пытаюсь поругать себя за трусость и заодно подбодрить, но по спине от своих же слов у меня ползут мурашки.
"Вылезет из рамки".
"Скоро убежать не получится".

Весь день я провожу за просмотром телика, сидя всё же на третьем этаже. Эта, надо сказать, здорово расслабляет. Я почти не думаю о портрете, висящем внизу. Но наступление ночи всё же напрягло, так что я поздний звонок Уила даже радует. Пока мы болтаем, я брожу по комнате, а потом подхожу к окну. Гляжу на двор, слегка высовываюсь наружу. Замечаю, что окно одной из комнат на первом этаже не закрыто, а свет включен.

- Ты что, свет внизу включал, когда уезжал? Темно тебе было, что ли? - ехидно спрашиваю я у Уильяма. - Ещё и окно не закрыл.
- Я ничего не включал и не открывал окна, ты же видела.
- Точно, - отвечаю осипшим голосом, потому что понимаю, что свет включен в гостиной. Уил этого сделать и правда не мог, он у нас аккуратист и мистер Экономия, я гостиную обхожу десятой дорогой... Но... Как же тогда?...

Господи. Боже мой. За что мне это?
Я слышу мелодичный свист, словно кто-то пытается изобразит песенку. Замираю, покосившись на телевизор, но это не он, само собой. Звук идёт откуда-то снизу. И понимая это, я чувствую, что у меня подгибаются ноги.
- Уил? - хриплю в телефон. - Уил? Уил?! Уильям!
Молчание, но трубку он не бросил.
Свист становится, кажется, громче.
Я должна спуститься, я должна посмотреть, иначе просто не выдержу.

Ступени скрипят под моими ногами, и каждый скрип будто отдается ужасом в бешено колотящемся сердце. Почему же они скрипят? Раньше никогда не скрипели...

Я приближаюсь к чёртовой открытой двери гостиной, и мир будто качается перед глазами. Свет я не включаю. Свет... Вдруг останавливаюсь, поражённая. Свет в гостиной не горит. Может, я ошиблась? Но нет, света нет нигде на первом этаже. Но я же видела... Вдруг меня ослепляет вспышка. И снова погасает. Свет в гостиной то включается, то выключается сам собой, щёлкает выключатель. Свист переходит в тихие завывания. Я останавливаюсь, не доходя до двери.

Не пойду туда, не могу, я не могу, не хочу.
Но ноги между тем сами несут меня туда. Переступаю порог, не выдерживая и на секунду всё же прикрывая глаза, а открыв их понимаю, что стою в темноте. Свет больше не включается. Верчусь вокруг себя - комната как комната, всё обычное, но где же... Натыкаюсь глазами на портрет. Белки глаз и бледная кожа ослепительны в темноте. Я смотрю пару секунд. Может, от отсутствия освещения всё просто искажается.

Нет. Нет. Картина движется. Точнее девушка на ней движется: бешено вертит зрачками, открывает рот, дергает плечами. Я снова слышу эти подвывающие звуки. Очень близко.

Я прямо здесь, напротив неё. Делаю шаг назад. Но уже поздно. Вращение глазами прекращается, и они останавливаются на мне. Пару секунд всё тихо, а потом что-то визжит:
- Нашла!
И я слышу хрип, долгий, протяжный, какой-то нездоровый. К этому отвратительно оглушающему звуку примешивается звон разбитой вазы, которую я опрокидываю, сломя голову выбегая из комнаты.

Что-то хрипит и воет в гостиной, и стоит такой грохот, будто стены сейчас попросту обрушатся. Я закрываю уши руками и сажусь в угол кухни, свернувшись там в дрожащий комок. Несколько секунд стараюсь следить за кухонной дверью, но всё же зажмуриваю глаза - в них и так всё расплывается от слез.

Так я сижу, боясь посмотреть вперёд, и покачиваюсь, не считая времени. Да и каком времени может идти речь, когда...

Наконец нахожу в себе силы убрать руки от ушей. Ничего не слышно. Открываю глаза. Всё спокойно. С трудом поднимаюсь на ноги и разгинаюсь. Меня всю трясёт так, что невозможно ровно стоять, но я цела. Только на руках кровят маленькие порезы от ногтей. Видимо, вцепилась в себя от страха.

Тишина дома опускается на плечи тяжелейшим грузом. Непонятные звуки меня пугали, ведь они означали опасность, а что означала тишина? Неизвестность.

Я снова села в свой угол, но на этот раз истерики не было. Я лишь положила голову на колени и стала вслушиваться. Н ничего так и не происходило. Я уж было начала засыпать, когда услышала это. Короткий звонкий стук о стекло, словно кто-то бьёт ногтем. И совсем рядом. Сглатывая ком в горле, я подняла голову, повернувшись к кухонному окну. И тут же отпрянула в ужасе.

Прижимаясь к стеклу лицом, которое исказила отвратительная гримаса, царапая ногтем его поверхность, с той стороны стояла... Моя собственная мать.

Мы смотрели друг на друга. Она не была изуродована, но тем не менее один взгляд на это существо вызывал у меня животный страх. Она не гнила, на ней не было ран, только глаза были ужасно выпучены, язык высунут, как у собаки, а на лице это выражение.

"Мама", - пробилась мысль в глубине сознания.
Я отступила назад.
Мама. Мама, мама.
Я отходила, пока спиной не уперлась в стену комнаты. А потом я заметила во дворе их. Их всех.

Там был и мой папа, и отец Уила, и тётушка Мэтт, и дядюшка Джейми, и множество других знакомых мне пожилых людей. Я теперь могла видеть их тела, а тела были страшно деформированы, словно где их перекрутили, а где-то надули.

Все кривили свои лица. И все смотрели прямо на меня.
Я поняла, что начинаю плакать от страха.
Это не прекращается. Эти лица... Эти взгляды...
Они смотрят. Они смотрят. Они смотрят.
Смотрятсмотрятсмотрят...

Я очнулась утром, когда за окном заиграл рассвет - неуютный и ненастоящий. Не по-летнему холодный, словно все краски поблекли. Я очнулась и сразу поняла, что не спаслась. Нет, конечно, не спаслась. Этот ад - он только начался.

Я подобрала с пола почти разряженный телефон. Он едва работал и не ловил связь. Стоит ли говорить, что такого в нашем доме никогда не было. В нашем... В нашем доме. А я оказалась права. Дом и правда превратился в склеп.

Я всё ещё боялась выходить в коридор, но для верности попыталась открыть окно. Не поддалось. Чего я и ожидала.

Светило серое солнце. Я схватила ножницы и начала старый нераспакованный набор фарфоровых чашек, чтобы что-то делать. Безделье выматывало и наводило на неприятные мысли. Я расставила шесть чашек с блюдечками за столом, поставила чайник на плиту. Когда она закипел, вместо воды там оказалась странная, мутная, противно пахнущая жижа.

Я быстро теряла счёт времени, сидя на этой кухне, как на плоту посреди океана. Я уснула.

Просыпаясь, я поняла, что кто-то пытается меня схватить. Я тут же распахнула глаза и попыталась отбиться от противника, но... Его не было. Что-то невидимое хватало меня за руки и ноги, тянуло куда-то.

Я уже не видела даже чёртовой кухни. Перед глазами была пелена и это лицо. Эти глаза. Её глаза. Её черты отвратительно исказились. Глаза выпучены и налиты кровью. Рот открыт, обнажая острые пираньи зубы. Руки тянутся и тянутся вперёд - за мной, я знаю.

Весь мир вокруг темнеет и сужается до этого изящного силуэта красивой девушки. До этой свирепой гримасы.

Я судорожно оборачиваюсь назад и там вижу другой силуэт. Непонятный, незнакомый. Но постепенно и он размывается, оставляя на той стороне бездну, а на этой - чудовище, прячущееся в личине прекрасной девушки, заключённое в картину. Оно уже почти дотянулось до меня... Почти...

***

Руки схватили меня за плечи и дёрнули. Я зажмурилась ещё сильнее.
- Салли?!!
Я знаю это голос. О боже, бог мой, бог, это же...
- Уил!!

Я не знаю, что заставляет меня так кричать - ужас ли, восхищение или всё вместе. Я жива!
Жива! Жива! Жива!

- Господи, что с тобой произошло?!
Только сейчас осознаю, как, по сути, выгляжу: ладно бы только растрёпанная и зареванная, так ещё и в синяках и в крови. В зеркало посмотреть страшно. И всё же, как рассказать Уилу? Что вообще можно сказать теперь? Есть ли в этом смысл?

- Картина? - только и могу произнести я. - Где? Картина?
Вопреки моим ожиданиям, Уил всё понимает легко и сразу.
- Нет её. Нет больше картины. Осталась рамка. Пустая.

Я молчу, а он продолжает:
- Я вчера весь день звонил и сегодня утром, а ты не отвечаешь. Боялся, но просто так свалить не мог, понимаешь? Мчался к тебе так, что чуть штраф за превышение скорости не получил. Приезжаю - дом закрыт. А ты сидишь в коридоре и рыдаешь. Я так испугался... Господи, ты бы знала! А ты ещё и не реагируешь ни на что, а уже думал скорую вызывать.

Всё ещё молчу, глотаю слёзы.
- Уил, Уил, а расскажи, когда художник рисовал этот портрет, что твоя мама...
- Должен признаться, я не уверен, что там моя мать? - он усмехается.
- Но как же, - изумлённо вскрикиваю. - Ты же сам...
- Говорил, да? Говорил. Всю жизнь я был уверен, что это она. Надо признаться, мама умерла, когда я был совсем ещё ребёнком, и я не слишком её запомнил. Зато запомнил, как папа скорбел по ней. Я знал, что он отчаялся найти человека, который бы с точностью воссоздал её на холсте (папа любил живопись и хотел почтить память любимой женщины прекрасной картиной), и от тоски обратился к случайному уличному художнику. Тот нарисовал ему... это. Не знаю даже, насколько женщина с картины похожа на мою мать.

Я дышала и не решалась произнести и слова, а потом вдруг набралась смелости и спросила:
- А может... Может, узнать у твоего папы?
- Папа умер вчера ночью, - серьёзно и горько говорит Уил.
- О, боже! Мне так жаль, правда! - слёзы снова хлещут непрекращающимся потоком. - Ничего. Иди сюда.

Он протягивает руки для объятий, и я подаю в эти объятия, впервые в жизни с удовольствием. Пристраиваюсь в его руках и закрываю глаза. Меня накрывает благодатное спокойствие. Больше нет ощущения взгляда на спине, и огромный дом кажется красивым и уютным, а не пустым и одиноким. Теперь это просто дом, никакой не склеп.

Уил целует меня в висок.