Как же здесь хорошо летом.
За долгое время, я, наконец, позволил себе закрыть глаза и расслабиться, вслушиваясь в окружавшую меня тишину. Но это была не та тишина, как если бы в этих местах не было ни единой души. Это — особая, летняя тишина. Она с нежностью окружает тебя тёплой лаской и заботой, стремится сделать так, чтобы тебе было хорошо. Как любящая мать, она абстрагирует от лишних раздражителей, оставляя тебя наедине с самим собой. А это, порой, просто необходимо.
Каждому человеку нужно подумать. Найти время, найти силы. Иногда даже сдержать выступающие слёзы или напротив - выплакаться, с силой орать, выпуская свои последние силы, отдавая переживания и тревогу. Нужно подумать, чтобы уйти от проблем или решить проблемы. Простить человека, причинившего зло тебе, простить самого себя. В таких местах как это можно подумать о только что содеянном, о прошлом, или же о том, что случится с тобой в будущем. Ближайшем или же далёком. Тишина и одиночество помогают сдвинуться с мёртвой точки. Но только если человек сам хочет этого. Иногда мне кажется, что в противном случае он сходит с ума.
За долгое время, я, наконец, позволил себе закрыть глаза и расслабиться, вслушиваясь в окружавшую меня тишину. Но это была не та тишина, как если бы в этих местах не было ни единой души. Это — особая, летняя тишина. Она с нежностью окружает тебя тёплой лаской и заботой, стремится сделать так, чтобы тебе было хорошо. Как любящая мать, она абстрагирует от лишних раздражителей, оставляя тебя наедине с самим собой. А это, порой, просто необходимо.
Каждому человеку нужно подумать. Найти время, найти силы. Иногда даже сдержать выступающие слёзы или напротив - выплакаться, с силой орать, выпуская свои последние силы, отдавая переживания и тревогу. Нужно подумать, чтобы уйти от проблем или решить проблемы. Простить человека, причинившего зло тебе, простить самого себя. В таких местах как это можно подумать о только что содеянном, о прошлом, или же о том, что случится с тобой в будущем. Ближайшем или же далёком. Тишина и одиночество помогают сдвинуться с мёртвой точки. Но только если человек сам хочет этого. Иногда мне кажется, что в противном случае он сходит с ума.
Шумевший в листве деревьев ветер приятно щекотал лицо и изрядно вспотевшую шею. Ладони покрылись мозолями, отдавались тупой болью от каждого движения, поэтому я подставлял их прохладе ветра, облокотив черенок лопаты на колено.
Кроны надо мной негромко шелестели, перешёптывались, словно были живыми и также имели свои проблемы. Ну и пусть. Я не буду подслушивать. Мне есть над чем подумать, я не зря пришёл сюда.
Старое заброшенное кладбище, принадлежащее посёлку, который находится километрах в шести отсюда.
Я открыл глаза, жмурясь от бьющего в глаза солнца, находящегося в зените. Опустил голову и огляделся. В который раз за последние тридцать минут огляделся, прогоняя застрявшие в глазах солнечные отблески.
Кладбище сейчас выглядело прескверно. Холмистое, неровное, испещрённое овражками и канавами, заполненными мутной, чёрной водой, подёрнутой ряской, оно не было похоже ни на какое другое кладбище, которое я видел в своей жизни. Не было ровных и аккуратных дорожек, аллеек с посаженными деревьями. Ёлки и ели, берёзы и липы, ивы — всё это росло тут от балды, как попало. Тоненькие и толстые стволы окружали меня, куда не кинь взгляд. А среди них, утопая в низинах и холмиках — могилки. Чугунные оградки, местами проржавевшие, а местами — и вовсе скрывшиеся подо мхом. Проглоченные землёй редкие надгробные плиты. Тоскливо скособоченные деревянные кресты, сделанные руками простого рабочего люда из посёлка. На немногих крестах – полуистёртые чёрно-белые фотографии, с которых мёртвым, но одновременно пугающе-живым взглядом перед собой взирали лица красивых и молодых мужчин и женщин; горделивых бабушек и дедушек, улыбавшихся чему-то. Были и вовсе более старые фото, где люди на них и вовсе не улыбались, а просто смотрели перед собой и куда-то в сторону. Больно было приходить сюда и смотреть на фотографии детей. На их наивных лицах всегда играла жизнерадостная улыбка. Приходя сюда, я не подходил ближе, не читал годы жизни на крестах. Я не знаю этих людей.
Мне будет наверняка жалко их и больно смотреть на цифры: к примеру, 1996-2004. Ближайшая ко мне могила неизвестной девочки, ещё толком не пожившей. На фотографии ещё можно разглядеть короткую стрижку и улыбку. Но никаких имен, никаких венков. Даже оградка вокруг этой могилы развалилась, и видно, что сюда никто больше не ходит.
Все эти места в глухой части кладбища заросли мерзкими зарослями бурьяна, сорняком, лопухами и цветками ромашки, одуванчиков и фиолетовой кашицы, скрывшими под собой не только редкие тропинки, но и некоторую часть истории здешних мест. Пусть даже той истории, что случилась не так давно.
Большинство крестов были пустыми. Они с грустью выглядывали из-за толстых стволов деревьев, из-за холмиков, из рытвин и оврагов. Казалось всё сейчас обратило свой взгляд на единственного живого человека с печальным лицом и со слезами на глазах, пришедшего сюда около часа назад и похоронившего маленькую девочку пятнадцати лет.
Где-то далеко отсюда проехал по шоссе грузовик. Проехал и стих, уступая место крикам горластой чайки, пролетевшей над головой. Рядом залив или море, я не помнил точно.
Полина. Кажется, её звали Полина.
Я закусил нижнюю губу, сдерживая наступающие слёзы и тугой ком, вставший поперёк горла. Пальцы на грязных руках сжались в кулаки, затряслись, а я продолжал глядеть в пустоту перед собой, терзая зубами губы.
Я отчётливо помнил, как положил её маленькое, почти невесомое тельце в специально сколоченный до этого деревянный ящик и почти сразу, стараясь не глядеть, засыпал землёй. Затем я долго стоял на коленях перед могилой, рыдал, кричал и царапал лицо грязными ногтями. Мне хотелось вернуть всё назад, но кладбище оставалось немо к моим молитвам. Оно лишь дало мне тишину и одиночество, чтобы я мог сидеть и думать.
Смогу ли я простить себя?
На синем небе появились первые облака. Сияющие белизной, бесформенные и клочковатые, они плыли куда-то по своим делам, совершенно не обращая внимания на убитого горем человека. Человека, в детстве поддававшемуся унижению со стороны родных и близких.
Не знаю, почему я вспомнил именно это. Жалкое оправдание своих слёз? Возможно.
Я отчётливо мог выудить из памяти крики моей матери, удары ремнём по лицу, по спине, по животу и горлу. Мог вспомнить себя, задыхающегося, запершегося на щеколду в туалете. Мать изо всех сил колотит по двери с той стороны, кричит, чтобы я открыл её. А я, заливаясь слезами, затыкаю уши ладонями, зажмуриваюсь. Изо всех сил, стараясь не слышать, не видеть и молчать.
Смогу.
Я смогу себя простить. А смогу простить её? Старую, пьющую суку с рыжими, кудрявыми волосами, спадающими на плечи? Всё время ходящую по квартире в своём дурацком халатике в цветочек, от которого пахло потом и алкоголем?
Смогу. Она умерла десять лет назад, и далеко не своей смертью.
Я вздрогнул.
Мне нужно ещё раз увидеть Полину. Последний раз перед тем, как я покину это место с тоской в душе. Тоской, которая будет подтачивать моё сердце и разум до конца моей жизни.
Тяжело поднявшись на ноги и пошатываясь, я побрёл к месту захоронения. По пути я опирался на холодные оградки, невольно проводил ладонями по покосившимся деревянным крестам и совершенно не глядел под ноги. Под ботинками — мох и мягкая трава. Местами она высокая и достаёт до коленей.
Такая малютка. Я вновь вспомнил образ Полины. В этом месяце ей исполнилось пятнадцать. Я узнал это по паспорту, который девочка взяла с собой. Я даже вспомнил её маленькую фотографию, с которой на меня глядели беззаботные, весёлые глаза зелёного цвета, сидящие на округлом личике с приплюснутым носиком и тонкими, алыми губами. А волосы... Русого цвета, длинные. В реальности она почти такая же... Волосы, конечно, перекрашены в рыжеватый оттенок. Улыбчивая, весёлая. Полина всё время смеялась, рассказывала про свою семью. Она одна в семье, у неё папа и мама. Частная школа в городе за посёлком, свой дом, друзья, отличные оценки. Несмотря на летнюю погоду, Полина одета в кремового цвета лёгкую шапочку, зелёную — под цвет прекрасных глаз — куртку, синие бриджи и стоптанные красные кеды.
И внешностью Полина была симпатичная. Даже опуская цыплячью шею, худые руки с фенечками и костлявые бедра. Лицом она вышла, как сама рассказывала, в маму.
Красивая, наверное, у неё мама...
Под травой, сквозь которую я шагал — уже заметно уверенней — не видно тропы. Я ступал прямо по мертвецам.
На крестах, мимо которых я шёл, почти нет фотографий. Эти могилы для меня всё равно безлики.
Но вот моя — имела личность. Её сделал я. Тщательно и с любовью я выкапывал прямоугольную глубокую яму, делал гробик.
На глазах снова выступили слёзы, стоило мне войти под сень деревьев, где было захоронение. Мир вокруг стал значительно темнее — плотно переплетающиеся друг с другом ветви больше не пропускали лучи солнца. Казалось также, они перестали даже пропускать звук — теперь я слушал лишь шелест раздвигаемой мною травы и похрустывание сухих веточек под ногами.
Пройдя ещё немного, в сторону ветвистого дуба, я увидел небольшую полянку с примятыми кустами, низенький холмик, а также сваленную в кучу одежду, которую старательно забрасывал вырванной травой: зелёную курточку, кеды и синие бриджи.
Я задышал чаще, к горлу вновь подкатил тугой ком, и слёз теперь я не сдерживал — они ручьём стекали по щекам, струились к подбородку и скапливались на шее.
В голове заворочались воспоминания последних часов двух. По телу разливалось приятное возбуждение — я даже с удовольствием опустил руку ниже и растёр паховую область.
Появилось также и желание.
Желание вновь овладеть, терзать и бить. Жестоко и остервенело наносить удар за ударом по детскому лицу, заливавшемуся слезами и кровью.
Да.
Лопату я скинул в кусты. А вот каждый элемент одежды понюхал. Абсолютно вся она всё ещё носила её запах. Аромат тела, пота, каких-то слабых духов.
Я старался не смотреть на свежезакопанную могилу. Наверное, боялся чего-то. Ведь Полина ещё жива. И уже обнаружила себя в темноте, в деревянном ящике.
Словно в подсознании я услышал далёкий, детский плач, похожий на поскуливание, а затем душераздирающий, полный страха и отчаяния крик.
И улыбнулся.
Я смогу себя простить. Это не первая жертва, но, кажется, последняя. Я уже слышу, как ломаются кусты где-то позади. Я слышу это, сквозь негромкий стук о крышку сколоченного гроба. Этот стук раздаётся на глубине двух метров под землёй. Удивительно, что Полина ещё находила в себе силы.
– Стоять! Поднять руки, не оборачиваться! – голос позади разрушил летнюю тишину.
Спокойствие куда-то ушло. На смену пришла безмятежность и индифферентность к происходящему. Когда-нибудь это должно было произойти.
– Не двигаться, или мы откроем огонь! Руки в гору!
Может быть, это должно было случиться лет семь назад, когда пропала первая девчонка. Первая из двадцати шести. Двадцать тел, закопанных в этом кладбище неофициально.
Я обернулся. Медленно, с достоинством, которое мне не было присуще.
– Не двигаться, твою мать!
Двое в штатском, вооружены. С боков заходят люди в камуфляжах.
Я поднимаю руки, улыбаясь чему-то своему. Я смог себя простить. А смогут ли они?
Резко опустив руки, я делаю два шага в сторону людей в штатском. Они что-то кричат, и сразу в грудь мне попадает тяжёлый камень. Я понимаю, что это пуля. Я даже чувствую кислый аромат пороховых газов. Зная, что делаю, я забрасываю руку во внутренний карман джинсовой куртки. И тут же что-то толкает меня в спину.
Боль пришла внезапно. Обрушилась на меня всесокрушающим потоком, гася сознание.
Последнее, что я видел, как человек в камуфляже двинулся в сторону могилы.
Копать без лопаты, утерянной в высоких кустах, они будут долго.
ПС. Рассказ был написан мною ещё в 2016 году, выложен на нескольких сайтах, поэтому найти его не составит особого труда. :D
Писал я тогда от всей души, проблем с головой у меня нет, просто это тот рассказ, который я действительно хотел выставить как крипи стори.
Кроны надо мной негромко шелестели, перешёптывались, словно были живыми и также имели свои проблемы. Ну и пусть. Я не буду подслушивать. Мне есть над чем подумать, я не зря пришёл сюда.
Старое заброшенное кладбище, принадлежащее посёлку, который находится километрах в шести отсюда.
Я открыл глаза, жмурясь от бьющего в глаза солнца, находящегося в зените. Опустил голову и огляделся. В который раз за последние тридцать минут огляделся, прогоняя застрявшие в глазах солнечные отблески.
Кладбище сейчас выглядело прескверно. Холмистое, неровное, испещрённое овражками и канавами, заполненными мутной, чёрной водой, подёрнутой ряской, оно не было похоже ни на какое другое кладбище, которое я видел в своей жизни. Не было ровных и аккуратных дорожек, аллеек с посаженными деревьями. Ёлки и ели, берёзы и липы, ивы — всё это росло тут от балды, как попало. Тоненькие и толстые стволы окружали меня, куда не кинь взгляд. А среди них, утопая в низинах и холмиках — могилки. Чугунные оградки, местами проржавевшие, а местами — и вовсе скрывшиеся подо мхом. Проглоченные землёй редкие надгробные плиты. Тоскливо скособоченные деревянные кресты, сделанные руками простого рабочего люда из посёлка. На немногих крестах – полуистёртые чёрно-белые фотографии, с которых мёртвым, но одновременно пугающе-живым взглядом перед собой взирали лица красивых и молодых мужчин и женщин; горделивых бабушек и дедушек, улыбавшихся чему-то. Были и вовсе более старые фото, где люди на них и вовсе не улыбались, а просто смотрели перед собой и куда-то в сторону. Больно было приходить сюда и смотреть на фотографии детей. На их наивных лицах всегда играла жизнерадостная улыбка. Приходя сюда, я не подходил ближе, не читал годы жизни на крестах. Я не знаю этих людей.
Мне будет наверняка жалко их и больно смотреть на цифры: к примеру, 1996-2004. Ближайшая ко мне могила неизвестной девочки, ещё толком не пожившей. На фотографии ещё можно разглядеть короткую стрижку и улыбку. Но никаких имен, никаких венков. Даже оградка вокруг этой могилы развалилась, и видно, что сюда никто больше не ходит.
Все эти места в глухой части кладбища заросли мерзкими зарослями бурьяна, сорняком, лопухами и цветками ромашки, одуванчиков и фиолетовой кашицы, скрывшими под собой не только редкие тропинки, но и некоторую часть истории здешних мест. Пусть даже той истории, что случилась не так давно.
Большинство крестов были пустыми. Они с грустью выглядывали из-за толстых стволов деревьев, из-за холмиков, из рытвин и оврагов. Казалось всё сейчас обратило свой взгляд на единственного живого человека с печальным лицом и со слезами на глазах, пришедшего сюда около часа назад и похоронившего маленькую девочку пятнадцати лет.
Где-то далеко отсюда проехал по шоссе грузовик. Проехал и стих, уступая место крикам горластой чайки, пролетевшей над головой. Рядом залив или море, я не помнил точно.
Полина. Кажется, её звали Полина.
Я закусил нижнюю губу, сдерживая наступающие слёзы и тугой ком, вставший поперёк горла. Пальцы на грязных руках сжались в кулаки, затряслись, а я продолжал глядеть в пустоту перед собой, терзая зубами губы.
Я отчётливо помнил, как положил её маленькое, почти невесомое тельце в специально сколоченный до этого деревянный ящик и почти сразу, стараясь не глядеть, засыпал землёй. Затем я долго стоял на коленях перед могилой, рыдал, кричал и царапал лицо грязными ногтями. Мне хотелось вернуть всё назад, но кладбище оставалось немо к моим молитвам. Оно лишь дало мне тишину и одиночество, чтобы я мог сидеть и думать.
Смогу ли я простить себя?
На синем небе появились первые облака. Сияющие белизной, бесформенные и клочковатые, они плыли куда-то по своим делам, совершенно не обращая внимания на убитого горем человека. Человека, в детстве поддававшемуся унижению со стороны родных и близких.
Не знаю, почему я вспомнил именно это. Жалкое оправдание своих слёз? Возможно.
Я отчётливо мог выудить из памяти крики моей матери, удары ремнём по лицу, по спине, по животу и горлу. Мог вспомнить себя, задыхающегося, запершегося на щеколду в туалете. Мать изо всех сил колотит по двери с той стороны, кричит, чтобы я открыл её. А я, заливаясь слезами, затыкаю уши ладонями, зажмуриваюсь. Изо всех сил, стараясь не слышать, не видеть и молчать.
Смогу.
Я смогу себя простить. А смогу простить её? Старую, пьющую суку с рыжими, кудрявыми волосами, спадающими на плечи? Всё время ходящую по квартире в своём дурацком халатике в цветочек, от которого пахло потом и алкоголем?
Смогу. Она умерла десять лет назад, и далеко не своей смертью.
Я вздрогнул.
Мне нужно ещё раз увидеть Полину. Последний раз перед тем, как я покину это место с тоской в душе. Тоской, которая будет подтачивать моё сердце и разум до конца моей жизни.
Тяжело поднявшись на ноги и пошатываясь, я побрёл к месту захоронения. По пути я опирался на холодные оградки, невольно проводил ладонями по покосившимся деревянным крестам и совершенно не глядел под ноги. Под ботинками — мох и мягкая трава. Местами она высокая и достаёт до коленей.
Такая малютка. Я вновь вспомнил образ Полины. В этом месяце ей исполнилось пятнадцать. Я узнал это по паспорту, который девочка взяла с собой. Я даже вспомнил её маленькую фотографию, с которой на меня глядели беззаботные, весёлые глаза зелёного цвета, сидящие на округлом личике с приплюснутым носиком и тонкими, алыми губами. А волосы... Русого цвета, длинные. В реальности она почти такая же... Волосы, конечно, перекрашены в рыжеватый оттенок. Улыбчивая, весёлая. Полина всё время смеялась, рассказывала про свою семью. Она одна в семье, у неё папа и мама. Частная школа в городе за посёлком, свой дом, друзья, отличные оценки. Несмотря на летнюю погоду, Полина одета в кремового цвета лёгкую шапочку, зелёную — под цвет прекрасных глаз — куртку, синие бриджи и стоптанные красные кеды.
И внешностью Полина была симпатичная. Даже опуская цыплячью шею, худые руки с фенечками и костлявые бедра. Лицом она вышла, как сама рассказывала, в маму.
Красивая, наверное, у неё мама...
Под травой, сквозь которую я шагал — уже заметно уверенней — не видно тропы. Я ступал прямо по мертвецам.
На крестах, мимо которых я шёл, почти нет фотографий. Эти могилы для меня всё равно безлики.
Но вот моя — имела личность. Её сделал я. Тщательно и с любовью я выкапывал прямоугольную глубокую яму, делал гробик.
На глазах снова выступили слёзы, стоило мне войти под сень деревьев, где было захоронение. Мир вокруг стал значительно темнее — плотно переплетающиеся друг с другом ветви больше не пропускали лучи солнца. Казалось также, они перестали даже пропускать звук — теперь я слушал лишь шелест раздвигаемой мною травы и похрустывание сухих веточек под ногами.
Пройдя ещё немного, в сторону ветвистого дуба, я увидел небольшую полянку с примятыми кустами, низенький холмик, а также сваленную в кучу одежду, которую старательно забрасывал вырванной травой: зелёную курточку, кеды и синие бриджи.
Я задышал чаще, к горлу вновь подкатил тугой ком, и слёз теперь я не сдерживал — они ручьём стекали по щекам, струились к подбородку и скапливались на шее.
В голове заворочались воспоминания последних часов двух. По телу разливалось приятное возбуждение — я даже с удовольствием опустил руку ниже и растёр паховую область.
Появилось также и желание.
Желание вновь овладеть, терзать и бить. Жестоко и остервенело наносить удар за ударом по детскому лицу, заливавшемуся слезами и кровью.
Да.
Лопату я скинул в кусты. А вот каждый элемент одежды понюхал. Абсолютно вся она всё ещё носила её запах. Аромат тела, пота, каких-то слабых духов.
Я старался не смотреть на свежезакопанную могилу. Наверное, боялся чего-то. Ведь Полина ещё жива. И уже обнаружила себя в темноте, в деревянном ящике.
Словно в подсознании я услышал далёкий, детский плач, похожий на поскуливание, а затем душераздирающий, полный страха и отчаяния крик.
И улыбнулся.
Я смогу себя простить. Это не первая жертва, но, кажется, последняя. Я уже слышу, как ломаются кусты где-то позади. Я слышу это, сквозь негромкий стук о крышку сколоченного гроба. Этот стук раздаётся на глубине двух метров под землёй. Удивительно, что Полина ещё находила в себе силы.
– Стоять! Поднять руки, не оборачиваться! – голос позади разрушил летнюю тишину.
Спокойствие куда-то ушло. На смену пришла безмятежность и индифферентность к происходящему. Когда-нибудь это должно было произойти.
– Не двигаться, или мы откроем огонь! Руки в гору!
Может быть, это должно было случиться лет семь назад, когда пропала первая девчонка. Первая из двадцати шести. Двадцать тел, закопанных в этом кладбище неофициально.
Я обернулся. Медленно, с достоинством, которое мне не было присуще.
– Не двигаться, твою мать!
Двое в штатском, вооружены. С боков заходят люди в камуфляжах.
Я поднимаю руки, улыбаясь чему-то своему. Я смог себя простить. А смогут ли они?
Резко опустив руки, я делаю два шага в сторону людей в штатском. Они что-то кричат, и сразу в грудь мне попадает тяжёлый камень. Я понимаю, что это пуля. Я даже чувствую кислый аромат пороховых газов. Зная, что делаю, я забрасываю руку во внутренний карман джинсовой куртки. И тут же что-то толкает меня в спину.
Боль пришла внезапно. Обрушилась на меня всесокрушающим потоком, гася сознание.
Последнее, что я видел, как человек в камуфляже двинулся в сторону могилы.
Копать без лопаты, утерянной в высоких кустах, они будут долго.
ПС. Рассказ был написан мною ещё в 2016 году, выложен на нескольких сайтах, поэтому найти его не составит особого труда. :D
Писал я тогда от всей души, проблем с головой у меня нет, просто это тот рассказ, который я действительно хотел выставить как крипи стори.
DDD